Горничная Карнеги
Шрифт:
Эндрю вынул из внутреннего кармана два конверта и положил их на стол между нами. Я не потянулась за ними, и он спросил:
— Тебе неинтересно, что там?
После вчерашнего письма от Элизы конверты меня пугали. Они казались предвестниками беды, а не носителями добрых вестей. Я вдруг поняла, что совершенно не хочу их открывать.
— Наверное, там деловые бумаги. Может быть, предложение от инвестора по контракту на строительство моста через реку Миссури? — высказала я свою первую догадку. — Я знаю, в последнее время ты много работал над привлечением инвестиций
— Эти бумаги касаются вопроса, над которым я работал гораздо усерднее, чем над проектом моста через реку Миссури. Вопроса, который занимает меня уже не один год. И который гораздо важнее любых мостов.
— Даже не представляю, что может быть важнее моста через реку Миссури. — Я пыталась шутить, хотя мне было вовсе не весело.
— Пожалуйста, Клара. — Он подхватил со стола конверт, что поменьше, и протянул его мне. — Я хочу увидеть твое лицо, когда ты это прочтешь.
Я взяла столовый нож и вскрыла конверт. Внутри лежал сложенный лист бумаги. Я вытащила его, развернула и прочла вслух:
— «К сведению мисс Клары Келли. Депозитный счет номер два-четыре-девять-семь-шесть в Банке Питсбурга: сумма в размере тысячи двухсот пятидесяти долларов доступна для снятия в отделении банка»… Ах, Эндрю, — прошептала я, не веря своим глазам. Вот они, средства, в которых я так нуждалась. Уже у меня в руках. И мне не пришлось совершать никаких трудных признаний, чтобы получить их.
— Это те премиальные деньги, которые «Тихоокеанская и Атлантическая телеграфная компания» выплатила за твою долю акций «Кистоунского телеграфа» — компании, основанной благодаря только твоей гениальной идее о расположении линий общественного телеграфа вдоль железной дороги. — Эндрю улыбнулся. — Открой второй конверт, Клара. Это моя благодарность за твою помощь в деле с железнодорожными вагонами.
Я не поняла, о чем он говорил. Мы с ним обсуждали пульмановские и вудраффские вагоны всего однажды, в первый день нашей поездки в Нью-Йорк.
Руки мои заметно дрожали, когда я открывала второй конверт. На стол выпал лист плотной бумаги весьма характерного вида. Акционерный сертификат. Я опять прочла вслух:
— «Настоящим доводим до всеобщего сведения, что Клара Келли является владелицей ста акций Вудраффской компании железнодорожных вагонов. Акции могут быть обналичены или переданы другому лицу только в конторах вышеуказанной компании и только в личном присутствии вышеуказанного акционера при обязательном предъявлении данного сертификата».
— Тебе больше не нужно прислуживать моей матери, Клара. Теперь ты женщина с собственным капиталом. И мы с тобой равны по положению.
По моим щекам потекли слезы, но я не могла вымолвить слов благодарности и любви, захлестнувших сердце. Неужели я все же сумею спасти семью и сохранить отношения с Эндрю?
Он протянул руку и бережно смахнул слезы с моей мокрой щеки.
— Сегодня не время для слез, моя милая Клара. Пора рассказать обо всем маме.
Глава сорок четвертая
Улицы Закопченного квартала по-прежнему утопали в грязи и навозе. Стайки все тех же оборванных беспризорных детишек слонялись по сумрачным переулкам, безработные мужчины играли в кости прямо на тротуарах. Фабричный дым все еще затягивал небо, искры летели в опасной близости от деревянных домов на Ребекка-стрит. В воздухе витал запах протухшей еды и человеческих нечистот. Но сегодня меня уже не задевала беспросветная жуть, царившая в этом унылом месте. Эндрю пообещал поговорить со своей матерью на следующей неделе, и я еще позавчера написала родителям и сестре, что совсем скоро у них будут билеты на пароход до Америки. Всего неделя — и моя жизнь изменится навсегда.
Возможно, сегодня я в последний раз посещала Лэмбов в качестве горничной миссис Карнеги, — вот о чем я размышляла, обходя кучи конского навоза и уворачиваясь от хлопавшего на ветру белья. Я обдумывала разные способы, с помощью которых могла бы вытащить дядину семью из этой дыры, используя средства Эндрю, находившиеся в нашем общем распоряжении. Я еще не решила, как скажу Эндрю о скором приезде моей семьи и что буду делать, когда они появятся здесь. Открою ли ему свое настоящее происхождение или продолжу врать? Впрочем, у меня было время подумать, пока родители с Элизой не доберутся до Питсбурга. Благополучие близких превыше всего.
Я подошла к дому Лэмбов и постучала. Мне никто не ответил, даже когда тонкая дощатая дверь начала дребезжать от настойчивых ударов.
Где они? Почему их нет дома?
К моему изумлению, Патрик вышел откуда-то из-за угла.
— Я надеялся, что успею тебя перехватить, Клара.
Я озадаченно нахмурилась.
— Я что, пришла не в то время? Или не в тот день?
— Нет, ты пришла точно в срок.
— Тогда где же все?
— Просто мы… — Он уставился в землю и пнул камень носком ботинка. — Мы здесь больше не живем.
Я хотела спросить, отчего это произошло, но вовремя осеклась: он так гордился, что сумел обеспечить свою семью отдельным жильем, добротной одеждой и едой в достатке. Патрик явно смущался и чувствовал себя неловко, и мой вопрос мог задеть его достоинство. Поэтому я спросила о другом:
— А где вы живете?
— Пойдем. Я тебя отведу. Мейв и детишки уже заждались.
Мы перешли на другую сторону улицы, прошагали немного вперед, и через пять коротких кварталов Патрик указал на ветхое двухэтажное здание, которое ничем не отличалось от прежнего дома Лэмбов.
— Мы почти на месте.
Пока мы подходили, я задавалась вопросом, почему семья Патрика переселилась из одного съемного дома в другой — в точно такую же бедную лачугу практически в двух шагах от их бывшего жилья. Он открыл хлипкую дверь, и я приготовилась поприветствовать Мейв и детишек. Однако нас встретила какая-то незнакомая темноволосая женщина: молча кивнув нам с Патриком, она сразу же отвернулась к своим трем малышам, худеньким и белобрысым, копошившимся на полу у ее ног. На первом этаже этого дома жила совсем другая семья.