Город без людей
Шрифт:
Омер молча завязал перед зеркалом галстук и расчесал поседевшие уже на висках волосы.
— Ты не пойдешь завтракать? — спросил он, направляясь в столовую. Впрочем, он знал, что Реззан, стремясь похудеть, не завтракает. И на этот раз, отодвинув подушку в тень, она вновь сомкнула глаза.
Ишик, тринадцатилетний школьник, сидел за столом и с аппетитом уплетал все, что попадалось под руку. Шестнадцатилетняя дочь Севги, ученица второго класса лицея, выпив чашку несладкого чая, стояла теперь у открытого настежь окна и, стараясь не привлечь внимания отца, поджидала своего товарища-одногодка, вместе с которым каждое утро ходила в школу. Омер считал
Гораздо больше увлечения дочери Омера беспокоили сейчас слишком пухлые щеки Ишика и его не по возрасту большой живот, на котором уже сейчас с трудом сходились брюки. «Реззан вместо своей диеты лучше было бы подумать о сыне. Если так будет дальше, он лопнет еще до двадцати лет...» — порой думал он.
— Папочка, — обратилась Севги, стараясь не смотреть отцу в глаза, — можно мне сегодня вечером немного задержаться? У нас занятия по рукоделию...
Не спеша сделав несколько глотков чая, Омер, как всегда, сдвинул брови и, тоже не глядя на нее, ответил спокойным, внушавшим уважение голосом.
— Хорошо, но не позже семи будь дома.
— Спасибо, папа, — в звонком голосе Севги послышались искренние нотки радости, в которых прорывались наружу все желания и мечты маленькой, но уже созревающей женщины.
Омер надел шляпу, которую ему подала Фатьма, и вышел на улицу.
Анкарские улицы в этот час уже достаточно нагреты солнцем. В этом году весна ворвалась в город неожиданно, и сразу стало тепло, как летом. От корней недавно политых деревьев шел пьянящий запах земли. Кондитерские лавки напротив парка Кызылай отбрасывали длинные тени. Не спеша обгоняя людей, подставивших свои спины весенним лучам и пытавшихся, очевидно, продлить удовольствие после утреннего чая, он двигался к району министерств — Баканлыклар.
Вот уже двадцать четыре года каждый день он проделывает весь этот путь от дома до работы и обратно, раньше по грязи, теперь по асфальтированным дорожкам. Даже часовая стрелка, вероятно, не могла бы привыкнуть к столь размеренному ритму и сравниться с ним в точности. Ему оставался лишь год, чтобы заслужить право на пенсию. Однако он верил, что сможет работать еще долгие годы. Ему было сорок три. Он чувствовал себя еще достаточно молодым, здоровым и сильным.
Как обычно, он вошел в министерство, поднялся по лестнице и сел за свой стол. Этот день начался точно так же, как и все другие дни.
Открыв один из ящиков, который он каждый вечер тщательно запирал на ключ, Омер достал досье с бумагами для доклада министру. Кресло, на котором он сидел, успело хорошо нагреться солнцем, светившим в окно уже несколько часов. Тепло растекалось по всему его телу. «Надо будет сказать Хасану, чтобы он по утрам опускал шторы», — подумал Омер.
Зазвонил телефон.
— Зайди ко мне на минутку, — услышал он в трубке голос советника.
Омер поднялся, взял под мышку папку с бумагами и направился в кабинет советника. Было ровно половина десятого. Коридор был пуст, если не считать рассыльных, почтительно поднявшихся со своих мест, и нескольких, очевидно, опоздавших на работу чиновников.
...В этот момент автомашина остановилась. До отлета самолета в Стамбул оставались считанные минуты. Все пассажиры
...Спор, начавшийся на низких тонах, постепенно разгорался. После того как советник пригрозил Омеру выбросить его из кресла начальника управления, голос его окреп и, казалось, вобрал в себя голоса всех начальников, каких Омеру приходилось слышать за двадцать четыре года службы. Поток оскорблений слился в сплошной крик. Омер уже не помнит точно тот момент, когда он вдруг потерял самообладание. Перед его глазами что-то закружилось, и он вдруг словно оглох.
Омер поднялся и, дрожа всем телом, наклонился к лицу советника.
— Я не позволю со мной так говорить...
— А кто ты такой? — продолжал орать советник. — Кто ты такой, что с тобой нельзя так говорить?
Именно в это мгновение его кулак всей своей тяжестью опустился на физиономию советника. Затем по инерции последовали второй и третий удары. Быть может, тогда ему очень хотелось увидеть советника плачущим, как плачет наказанный мальчишка...
...Самолет, набирая высоту, летел уже над облаками.
Шум мотора, наполнявший все небо, заложил Омеру уши. Сейчас в мире царила какая-то божественная гармония. Белизна облаков, золото солнца и голубизна неба смешались в бесконечном пространстве, образуя необычайную радугу цветов. В этом бесконечном пространстве самолет был подобен одинокому, затерянному в пустоте духу. Все случившееся в сравнении с этой бесконечностью казалось таким мелким, незначительным и смешным. В этих молекулах воздуха, в этом свете и сочетании цветов все словно растворилось и бесследно исчезло. Мир был наполнен одной любовью, и, казалось, сама любовь и красота обтекали фюзеляж самолета.
Омер достал бумажник и посмотрел в чековую книжку. На счету в банке у него оставалось семьсот шестьдесят лир. Никто не мог бы понять, как он, прослужив столько лет на посту начальника главного управления, довольствовался таким скромным достатком. Омер спрятал книжку в бумажник и положил его в карман.
Кто знает, может быть, это воздушное путешествие приближало его к цели, не оставляя ему даже возможности воспользоваться револьвером. В этой безграничной небесной бездне самолет может провалиться, так никогда и не достигнув земли. И тогда он увлечет Омера в бесконечное путешествие по бескрайним небесным просторам. Он сам станет частицей этой бесконечности, как незавершенный поэтом стих, как неиссякаемая мысль художника, как любовь, не знающая конца... Добрые духи будут беспрерывно витать вокруг этого стиха, этой мысли, этой любви, в радуге цветов и дожде света.
Но в самолете сидят люди, которые намерены ходить по земле, что-то на ней делать, к чему-то стремиться. Самолет не должен их подводить. Эта игра не может одинаково устроить всех этих земных людей, имеющих такие же, как и у него, руки, брови, глаза.
Рука Омера невольно потянулась к револьверу и погладила его.
Сегодня, конечно, тоже наступил бы обычный для него вечер. Севги, расставшись со своим другом, ровно в семь часов вернется домой и, не беспокоя Фатьмы и Ишика, уплетающего что-либо на кухне, уйдет в свою комнату, ляжет на кровать и погрузится в мечты.