Город без людей
Шрифт:
Несколько крестьян, присев на корточки у стеклянного ящика лоточника, не спеша жевали горячие пирожки, слизывая масло со своих грязных пальцев. У табачного киоска с шумом и скрежетом, заполнившим всю площадь Сиркеджи, круто повернул и остановился у стрелки только что прибывший из района Бахчекапы трамвай.
В эти ранние часы, когда только еще пробуждается новый жаркий день, какое, должно быть, удовольствие взять у разносчика, расставившего на тротуаре стеклянный ящик, большой кусок запеченного в масле пшеничного пирога, не спеша жевать его, чувствуя, как хрустит на зубах поджаренная корочка! Перед таким соблазном
До открытия банка он, как и все эти наполнявшие кофейню люди, каждый из которых, очевидно, тоже ждал определенного часа, может спокойно посидеть, съесть свой кусок пирога и выпить стаканчик чаю. Он ведь совершенно свободен, и ему никто ни в чем не может сейчас помешать. Никто из этих ранних посетителей не повернул даже головы и не обратил никакого внимания на его заросшее бородой лицо, на грязный, не затянутый галстуком ворот сорочки, на его мятые брюки и пыльный пиджак.
— Газету будешь читать? — спросил у него официант, поставив перед ним маленький стаканчик чаю.
— Почитаю...
На столике лежало несколько стамбульских газет, незнакомых и чужих, как сами люди незнакомого и чуждого города. Он взял одну из них. Откусив кусок пирога и отхлебнув глоток чаю, пробежал глазами по заголовкам. Свисток отходящего от вокзала поезда заставил подскочить какого-то старика, который сладко задремал было за столом, зажав свою голову руками.
— Чуть не опоздал, — пробормотал он. И, сунув деньги официанту, побежал, прихрамывая, по направлению к вокзалу.
В кофейню входили и усаживались за столиками все новые и новые посетители. И все это были люди такие же, как и он сам: небритые, без галстуков, в грязных рубахах и помятых брюках.
Один из них придвинул свободный стул к столику, за которым сидел Омер, и, усевшись напротив, приветствовал его, как старого знакомого.
— Селям алейкум...
— Алейкум селям.
— Опять, наверно, будет жара, как и вчера...
— Да, наверно.
— Что нового в газетах?
— Да ничего особенного.
Омер опять склонился над газетой, словно хотел найти там что-либо стоящее, что можно было бы рассказать своему новому собеседнику. Вдруг Омер вздрогнул. В нижнем углу страницы он увидел свою фотографию. Это был один из старых снимков, относившихся к поре его молодости. Тщательно причесанные черные без единой сединки волосы, гладковыбритые лоснящиеся щеки, накрахмаленный воротничок с модным галстуком, просторный, хорошо сшитый пиджак, а на губах деланная улыбка, точно такая, с какой он обычно сидел за своим столом начальника главного управления... Очевидно, снимок взяли из его личного дела в министерстве. «Пропавший начальник управления...» — прочел он под снимком.
— Пишут вот, какой-то начальник пропал, — сообщил он соседу.
— Начальник пропал? — холодно и безразлично переспросил тот.
— Да.
— Уж не наш ли начальник с фабрики?
— Не думаю.
— Ну-ка, дай взгляну... — И, не дожидаясь, пока Омер протянет ему газету, вырвал ее из рук.
— Где же он? — спросил незнакомец, пробежав глазами по фотоснимкам, заполнявшим первую страницу газеты.
— Да вот, смотри в нижнем углу... Там и снимок его есть.
Тот внимательно стал рассматривать фотографию.
— Вроде симпатичный человек.
— Да...
— Ну-ка,
— Читай.
Омер, впитывая каждое слово, внимательно выслушал из уст этого незнакомого человека, читавшего по слогам, рассказ о своем исчезновении. Оказывается, он был одним из самых честных, трудолюбивых, добропорядочных чиновников, любимец всего министерства. Сам он — отец счастливого семейства, у него двое детей и красавица жена. Его тесть — видный генерал в отставке. Среди товарищей и в семье его очень любили. Молодой, здоровый, жизнерадостный. Никаких объективных причин для такого внезапного исчезновения не могло быть, поэтому у всех окружающих оно вызвало недоумение и огорчение. Полагают, что он стал жертвой какого-нибудь несчастного случая. Полиция приступила к розыскам...
Во всей заметке ни словом не упоминалось об избиении советника. Кто знает, может быть, не кто иной, как сам советник, сообщил корреспондентам газеты, что Омер был всеобщим любимцем, образцовым чиновником министерства; может быть, именно он выражал чувство искреннего огорчения в связи с исчезновением самого лучшего чиновника министерства. Такого лицемерия вполне можно было ожидать.
— Да, жаль человека... Ей-богу жалко, если он действительно погиб, — заключил сосед Омера, с трудом одолев наконец заметку.
— А чего жалеть?
— Как чего? Большой пост занимал, богатый, и семья и дети были... Разве такие ни с того ни с сего погибают?
Омер невольно подумал о своих семистах шестидесяти лирах в банке.
— А откуда ты знаешь, что он был богатый?
— Конечно, богатый. Разве такой начальник может быть бедным? Уж он-то не слонялся бы весь день без дела вроде тебя и не просиживал в кофейне, передвигая косточки нардов...
Омер молча склонил голову, потом задумчиво заметил;
— Кто знает, может, у него горе было какое?
— Какое у него, братец, могло быть горе?.. Сыт, одет... Разве только какие-нибудь проделки жены...
Когда Омер вышел из кофейни, часы на здании вокзала показывали четверть десятого. Солнце стояло высоко и заливало ярким светом всю площадь, не бросая на нее ни единой тени. Кругом сновали, суетились люди. Площадь была заполнена трамваями, автобусами, легковыми автомобилями. Жалюзи витрин были подняты, лампочки потушены. Омер шел мимо витрин магазинов, в которых были выставлены галстуки, детские игрушки, холодильники, мимо киосков со всевозможными журналами, прикрепленными друг к другу скрепками. Он был совершенно спокоен. Собеседник в кофейне не смог его узнать, хотя и внимательно рассматривал в газете портрет. Таким образом, от Омера-начальника он избавился и не умирая. В самом деле, если бы сейчас рядом с ним оказалась даже Реззан, то и она вряд ли смогла бы узнать его в таком виде,
У дверей банка он на мгновение заколебался. Разве можно в таком виде показываться здесь? Он почувствовал какое-то озлобление на самого себя. Выходит, что он никак не может полностью избавиться от Омера — начальника главного управления и его привычек. Чтобы преодолеть это неприятное чувство он заставил себя сдвинуться с места и вошел в помещение.
Какая-то женщина за стеклянной перегородкой, увидев его, поднялась со своего места.
— Пожалуйста, господин.
Застенчиво глядя куда-то перед собой, он протянул ей чековую книжку.