Город без людей
Шрифт:
— Да. Правда, не очень-то хороший, но все же...
— Сойдет...
— Смотри, намокнешь, у тебя разве нет плаща?
— Ничего нет, все, что есть, — на мне.
— Тогда я дам тебе мой зонтик.
— Спасибо.
В тот момент, когда Омер готов был уже выскочить за дверь, тетушка Кираз сунула ему в руки зонтик.
— Не торопись так, время еще есть... Да оставь мне немного денег.
Омер вынул бумажник. Достал дрожащими руками столировую ассигнацию и протянул ее тетушке Кираз.
— До завтра ты, конечно, не освободишь комнату?
— Не освобожу.
— Ну, а завтра после обеда ты уйдешь. Уж извини меня: должны
— Не важно, не беда, тетушка Кираз.
Омер открыл зонтик и, прыгая через лужи, побежал по улице.
Было уже двадцать минут второго. Омер нетерпеливо поглядывал в окно. Сердце его так билось, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Взор его был прикован к углу переулка. Затаив дыхание, он ловил глазами прохожих. И каждый раз, когда из-за угла появлялась женщина, его охватывал радостный трепет, сменявшийся затем горьким разочарованием... Словно во сне, он видел, как под проливным дождем неожиданно появлялось чье-то женское пальто, чей-то зонтик, чья-то пара женских туфель, и так же неожиданно куда-то исчезали.
Тетушка Кираз, присев на корточки, возилась у железной печки. Дрова никак не разгорались. Наполнивший комнату дым разъедал глаза.
— Тетушка Кираз... — с дрожью в голосе произнес Омер.
— Что?
— Эти часы идут?
— Нет.
— А мои, наверно, спешат... У тебя есть еще какие-нибудь часы?
Тетушка Кираз потерла слезившиеся от дыма глаза, открыла дверь и посмотрела на стенные часы в коридоре.
— Ровно половина второго.
— Не может быть! — крикнул Омер. — Еще только двадцать минут второго...
Всем своим существом ощутил он мрак, сырость и холод этой комнаты.
— Холодно, — проворчал Омер.
— Конечно, холодно, — сразу подхватила хлопотавшая у печки тетушка Кираз. — А я тебе о чем говорила? Некоторые считают наше ремесло легким, а вот как-то ко мне приходил один капитан...
Когда тетушка Кираз кончила рассказывать о капитане, Омер опять посмотрел на свои ручные часы: было уже двадцать восемь минут второго. Стрелки часов на стене остановились на цифре «11» и, прижавшись друг к другу, как будто заснули.
«А на этих — одиннадцать, — подумал Омер. — Интересно, одиннадцать часов дня или ночи? И какого числа, месяца, года?» Задавая себе эти вопросы, Омер старался хоть немного отвлечься и забыться. Напрягая всю свою волю, он заставил себя оторваться от окна, посмотрел на стенные часы. «Что, интересно, происходило в мире, когда остановились эти часы? Может быть, кто-нибудь в тот момент здесь был очень счастлив. Может быть, какая-нибудь девочка напевала песенку или мальчишка играл с волчком... Может быть, поэт сочинял стихи или в руках скрипача пела скрипка... А может быть, седая женщина давала больному ребенку лекарство или какой-то толстяк ставил ва-банк и тянул роковую карту. Может быть, была и драка... А может, юноша одиноко сидел и скучал или какая-то пара пылала в любовном угаре...»
Комната никак не нагревалась. Тетушка Кираз уже перестала возиться у печки и принялась оправлять постель.
Было без двадцати пяти минут два.
Дверь тихонько приотворилась, и в комнату скользнула пятнистая кошка.
— Выбрось эту паршивую кошку! — закричал Омер.
Тетушка Кираз взяла кошку на руки.
— Что она тебе сделала, сынок? При чем здесь бедное животное?
Омер
Омер стоял у окна, напряженно выпрямившись, как бы приготовившись к бою. Поток дождевой воды подхватил старый ботинок и поволок его по переулку. Небо было покрыто черными тучами. Подмастерье из ателье понес в мастерскую жаровню, от которой во все стороны разлетались искры. Мальчишка, бегавший босиком по грязи, теперь старательно мыл свои ноги в луже.
Внезапно Омер почувствовал, как в нем пробуждается непреодолимое отвращение ко всему, что его окружает: и к этому темному переулку, и к этой грязной мостовой, и к этой холодной комнате, и к железной печке, и к кровати, и к столу с кривой ножкой, и к часам, стрелки которых замерли на цифре «11», и к заплатанному одеялу, и к этой старухе с отвисшей челюстью.
Тетушка Кираз, держа кошку на руках и поглаживая ее, бормотала себе под нос:
— Где вы, минувшие деньки?.. Куда вы улетели? Вы думаете, что только вы молоды? И у нас была молодость. Ты не смотри, что дом этот разваливается. Когда-то здесь была другая жизнь и другое веселье... Деньги текли как вода... Столы ломились от угощений, не хватало только птичьего молока... Сазы [112] и песни не давали спать всему кварталу. Но никто никого не боялся... В этом доме бывали даже генералы и губернаторы. Пусть попробовал бы кто-нибудь косо посмотреть, если он не враг самому себе...
112
Саз — восточный струнный инструмент.
Часы показывали уже четверть третьего.
Не дождавшись от Омера ни слова, тетушка Кираз пожала плечами и вышла из комнаты, унося кошку.
На углу переулка теперь никого не было. Дверь в ателье напротив была закрыта. Никто, видимо, не решался завернуть в этот затопленный водой переулок. Огромные разлившиеся лужи как будто кипели от падающих капель дождя.
Усталый и подавленный, Омер стоял у окна.
«Паршивый этот мир... — бормотал он. — Я ненавижу его... Стоит ли в нем жить? И как жить, если я не люблю такую жизнь?» Мысленно он начал подбирать слова, с которыми ему хотелось бы обратиться ко всем людям в своем последнем письме: «Я хочу умереть, чтобы вы жили. Да будет благословен для вас этот мир». Или, может быть, лучше даже так: «Мало вам, что вы сделали жизнь невыносимой для себя самих, так вы отравили ее и мне. А ведь как прекрасно могли бы мы жить вместе. Так пусть же господь пошлет проклятие на ваши головы...»
Дверь, словно от дуновения весеннего ветра, тихонько открылась. На пороге стояла Гёнюль.
Чтобы не упасть, Омер прислонился к стене.
И вдруг на улице как-то сразу посветлело, дым в комнате рассеялся и стало совсем тепло.
— Ты пришла? — еле слышно, почти одним дыханием, прошептал Омер.
Он двинулся к ней навстречу, протянув руки.
— Гёнюль... — уже несколько громче произнес он. И после небольшой паузы, опять шепотом, как бы для самого себя, добавил: — Моя единственная...