Город без людей
Шрифт:
— Ты хочешь подбодрить меня. Спасибо на добром слове!
— Спасибо и тебе!
— Я спущусь в парикмахерскую, а ты тем временем приготовься сам...
— Не пройдет и четверти часа, как я буду в твоем распоряжении.
Пока парикмахер вытирал Омеру после бритья лицо, он рассматривал себя в зеркале, и ему показалось, что он помолодел лет на десять. Постепенно боязнь самого себя исчезла, появилась уверенность. Немного ввалившиеся глаза и впавшие щеки придавали его лицу совершенно новое выражение.
Выбранный по вкусу Неджметтина
Неджметтин, освободившись от своих дел, торчал уже на улице и, увидев Омера, заискивающе заулыбался.
— Видишь, я уже готов... А ты сейчас стал похож на настоящего пашу. Вот какие творит чудеса бритва-матушка-краса!
Омер снял на сутки узкую, сырую и темную комнату в одном из тупиков Тарлабаши, куда, очевидно, никогда не заглядывали солнечные лучи. Сунув в руку Неджметтину свой долг за гостиницу вместе с щедрым бакшишем, Омер остался один на улице Истикляль джаддеси.
В зеркальной вывеске большого магазина он увидел свои глаза. Он живо представил себе, как советник, собрав всю многолюдную толпу этой шумной улицы, показывая на него пальцем, словно приглашая всех присутствующих убедиться, кричит: «Посмотрите, разве я вам не говорил, что он сумасшедший? Вы только посмотрите на эти безумные глаза! Такое ведь мог сделать только безумец. Если бы он не был сумасшедшим, разве он посмел бы меня ударить?.. Меня! Такого человека, как я, ударить кулаком по лицу — вы только подумайте!.. Если он не сумасшедший, то кто же он тогда? Если вы все-таки не верите, то посмотрите на эти безумные глаза...»
Омер очнулся. Медленно побрел он в сторону площади Галатасарай, к почте. Солнце пригревало затылок и уши. В воздухе чувствовалась духота, какая обычно бывает перед дождем. От лавок падали тени, точно такие, как в летние дни. Часы Галатасарайского лицея показывали половину третьего.
Войдя в одну из телефонных кабин на почте, Омер слышал, как сильно бьется его сердце. Среди множества мелких чернеющих строчек телефонного справочника, от которых рябило в глазах, он с трудом нашел номер телефона банка. Набрал номер и стал ждать.
— Слушаю, — послышался какой-то мужской голос.
— Попросите, пожалуйста, Гёнюль-ханым, — чужим голосом выдавил он из себя сквозь запекшиеся губы.
— Гёнюль-ханым?.. Одну минуточку.
С другого конца провода доносились неясные звуки спокойной и безмятежной жизни. Там был совсем другой мир...
Омер испытывал какое-то тревожное чувство, словно он должен был говорить сейчас с далекой звездой.
— Алло!
— Гёнюль-ханым?
— Да, я.
Омер молчал. Глубоко вздохнув, словно пытаясь вобрать в себя весь воздух, находившийся в кабине, он попытался остановить бешеное биение сердца.
— Это я, Омер,— выдохнул он вместе с воздухом.
Последовало тягостное молчание. Может быть, именно
— Я слушаю...
Омер, собрав последние силы, заикаясь, пролепетал:
— Ты... не узнаешь меня?
— Узнаю... — ответил тихий, еле слышный голос, в котором явно чувствовалось внутреннее беспокойство и робость.
— Я хочу видеть тебя... Я должен увидеть тебя немедленно... Мне так много за это время пришлось пережить и так много хотелось бы тебе рассказать.
Гёнюль опять некоторое время помолчала. Затем, совсем уже тихим шепотом, чтобы не слышали сослуживцы, сказала:
— Я знаю...
Омер стоял в полном смятении, не зная, что еще следует ему говорить. Слова как будто застряли в горле. Пот ручьями катился по лицу, он то и дело вытирал тыльной стороной ладони мокрую шею. От спертого воздуха в кабине было тяжело дышать.
После паузы Гёнюль все тем же ледяным тоном добавила:
— Я читала газеты...
Словно в какой-то агонии Омер повторил:
— Я должен тебя увидеть немедленно... Приходи ко мне... Я остановился в доме на Гарлабаши. Ты мне очень нужна...
— Я не могу прийти...
— Гёнюль... Я же говорю тебе, что ты мне очень нужна... Ты можешь это понять? Разве ты не хочешь в последний раз увидеть меня? Ну, хотя бы на полчаса. Мне обязательно нужно поговорить с тобой. Не поговорив с тобой, я...
В трубке что-то щелкнуло. Очевидно, Гёнюль повесила трубку.
Омер прислонился головой к стенке кабины — так ему было легче держаться на ногах.
Мысленно он все еще продолжал разговор с ней. Ему так хотелось крикнуть сейчас: «Я не хочу умирать, не поговорив с тобой! Ты можешь это понять? Не хочу! Не хочу умирать, не увидев тебя еще раз... Не ощутив теплоту твоего дыхания...»
У двери кабины собралась очередь. Омер, покачиваясь, прошел мимо, провожаемый удивленными взглядами. Зал почтамта, люди, перегородки, почтовые ящики — все кружилось у него перед глазами.
Вряд ли он смог теперь вспомнить, как нашел тупик на Тарлабаши и этот облезлый почерневший дом, как достучался в дверь и ввалился в свою узкую, темную комнату.
Все происходящее рисовалось ему каким-то тусклым, расплывчатым и лишенным всякой жизни.
У дверей его комнаты стояла хозяйка дома и настороженно смотрела на него.
— Что случилось, сынок? Уж не заболел ли?
— Нет, ничего... Оставьте меня пока... — с трудом произнес он.
— Может быть, приготовить кофе?
— Не надо... Потом... Я скажу тогда...
Омер слегка толкнул дверь и закрыл ее перед носом хозяйки. Сейчас, как никогда, он отчетливо понимал, что совсем напрасно возится в этой норе. Конец предрешен, и ничто не может предотвратить его. Все события с быстротой падающих метеоров, разрезающих темноту неба, неслись именно к этому концу.