Город бездны
Шрифт:
Но сейчас для этого был повод.
Выждав до последней секунды, Небесный снова запустил двигатели. Пламя вырвалось из дюз и расцвело на фоне звездного неба — прозрачное, чистое, густо-сиреневое. Небесный сделал все возможное, чтобы выхлоп не был направлен в сторону Флотилии, но скрыть его полностью все равно не удастся. Впрочем, это не важно. Они уже слишком далеко. Теперь, что бы ни предприняли на других кораблях, они первыми доберутся до «Калеуче». Небесного охватило упоение победой — и предчувствием новой, более крупной победы. Он добьется того, что «Сантьяго» достигнет Конца Путешествия первым. Все, что он сейчас сделал — только первый шаг.
Есть еще одно различие. Мир, именуемый Концом Путешествия, существует,
Небесный настроил радар на максимальную дальность, и луч-щупальце начал обшаривать темноту космоса.
Если корабль-призрак существует, он найдет его.
— Почему бы тебе не оставить его в покое? — спросила Зебра.
— Ни за что. Даже если я решу простить его — а это сомнительно, — мне все равно нужно узнать, зачем он устроил этот маскарад на площади. Чего он добивался?
Мы сидели в квартире Зебры. Близился полдень. По небу ползли редкие облака, солнце поднималось к зениту. Сейчас Город выглядел скорее печально, чем зловеще. Даже самые жуткие здания, казалось, переносили свою участь с достоинством больных, смирившихся с перспективой доживать свои дни в изуродованной оболочке.
Но это меня не успокаивало. Я лишний раз убедился, что с моей памятью случилось нечто непоправимое. Я по-прежнему наблюдал эпизоды из жизни Хаусманна. Правда, ладонь кровоточила слабее, чем в первые дни моей болезни. Похоже, индоктринальный вирус катализировал выброс уже имевшихся образов — причем резко противоречащих официальной версии событий на «Сантьяго». Должно быть, вирус должен был вот-вот покинуть мой организм. Однако видения становились все более четкими, и я все глубже отождествлял себя с Небесным. Если вначале я был зрителем, то теперь сам играл роль Небесного. Я слышал его мысли, чувствовал едкий привкус его ненависти.
Но этим дело не ограничивалось. Вчерашний сон, где я смотрел на раненого человека в белой комнате, тревожил меня не меньше. После некоторых размышлений я, кажется, понял почему.
Этим человеком без ступни мог быть только я сам.
В таком случае — кто смотрел с площадки в резервуар с гамадриадой в Доме Рептилий? Это мог быть только Кагуэлла.
Конечно, все можно списать на переутомление. Но я не первый раз видел мир его глазами. Вот уже несколько дней меня преследовали сны, похожие на обрывки воспоминаний — сны, где мы с Гиттой занимались любовью. Оказалось, что я мог вызвать из памяти самые потаенные изгибы ее тела. Почему-то я помнил, как моя рука скользит по ложбинке вдоль ее позвоночника, по выпуклостям ее ягодиц. Я мог представить себе вкус и аромат ее кожи. Здесь была какая-то тайна, которую я не мог разгадать… или не хотел, потому что разгадка содержала в себе нечто слишком мучительное.
Я знал лишь одно: оно связано с гибелью Гитты.
— Послушай, — сказала Зебра, вновь наполняя мою чашку горячим кофе, — а может, Рейвич решил сам искать смерти?
Я заставил себя сосредоточиться на ее словах.
— Я мог бы выполнить это желание еще на Окраине Неба.
— Ну, значит, какой-то необычной смерти. Какая возможна только здесь.
Она была невероятно красива. Поблекшие полосы подчеркивали природную лепку ее лица, придавая ему сходство с неокрашенной маской. Сейчас, сидя за завтраком, друг напротив друга, мы впервые ощутили некое подобие близости — с тех пор, как нас соединил Пранский. Сегодня мы не занимались любовью — и дело было не только в том, что я был до предела измотан. Зебра также не проявила инициативы. Ничто в ее поведении или манере одеваться не указывало на то, что наши отношения когда-либо носили не только холодновато-деловой характер. Вместе с внешними проявлениями исчезла и их причина. Не могу сказать, что это была тяжелая потеря. Не только потому, что я был не способен сосредоточиться на таких простых
Я попытался почувствовать себя обманутым, но безуспешно. Я тоже не был образцом честности.
Но как легко она изменила внешность…
— Вообще-то, — проговорил я, — есть еще один вариант.
— Какой?
— Человек, которого я видел, не был Рейвичем, — я поставил пустую чашку и поднялся.
— Ты куда?
— Пойду прогуляюсь.
В Эшер-Хайтс мы отправились вместе.
Вагончик приземлился, осторожно коснувшись рычагами-опорами скользкой от дождя поверхности выступа. Сейчас движение снова стало оживленным. День был в разгаре. Костюмы прохожих — равно как их анатомические особенности — выглядели чуть менее вызывающими. Казалось, общество Кэнопи предстало в ином виде — граждане, ведущие более размеренную жизнь, которым чужды безумные ночные развлечения. Конечно, и здесь не обошлось без эксцентризма. Я не встретил особенных отклонений от пропорций нормальной человеческой фигуры, хотя в этих пределах было представлено все разнообразие видоизменений. За исключением экзотических вариантов кожной пигментации и волосяного покрова, наследственные признаки не всегда можно было отличить от работы Миксмастеров — или их подпольных коллег.
— Надеюсь, ты не просто решил прогуляться, — заметила Зебра, когда мы высадились. — И не забывай, что тебя кое-кто ищет. Можешь считать, что они работают на Рейвича, но хочу тебе напомнить, что у Уэверли есть друзья.
— В других системах?
— Думаю, нет. Зато они могут выдавать себя за иммигрантов. А еще есть твой Квирренбах.
Она закрыла за собой дверцу, и фуникулер немедленно умчался выполнять очередное поручение.
— Он может вернуться с подкреплением. И начнет поиски с Доминики — если ты действительно оставил его там. Не так ли?
— Совершенно верно, — согласился я — надеюсь, не слишком озабоченно.
Мы подошли к краю посадочного карниза, к одному из телескопов, установленных на парапете. Сам парапет был мне по грудь, но перед телескопами возвышалась небольшая платформа. В итоге наблюдатель словно висел над головокружительной пропастью Бездны. Вдавив в глазницу окуляр, я поворачивал оптику, обшаривая взглядом панораму и одновременно сражаясь с колесиком фокуса. Наконец до меня дошло: я не добьюсь четкого изображения, поскольку воздух пропитан смогом. В сжатом перспективой виде Кэнопи еще сильнее напоминал трехмерную головоломку — или срез живой ткани, пронизанной то ли жилками, то ли капиллярами. И где-то здесь, в этом лабиринте, находится Рейвич — одинокая молекула в кровеносной системе огромного города.
— Что-нибудь видишь? — спросила Зебра.
— Пока нет.
— Кажется, ты волнуешься, Таннер.
— А ты бы на моем месте не волновалась? — Я резко развернул телескоп вокруг оси. — Я прибыл сюда, чтобы убить человека. Возможно, он этого не заслуживает, возможно, единственная причина моих действий — следование идиотскому кодексу чести, который никто здесь не понимает и не уважает. Тот, кого я должен убить, издевается надо мной. В свою очередь, на меня охотится какая-то парочка. Моя память вытворяет черт знает что. И в довершение всего, я выясняю, что человек, которому я доверял, все это время лгал мне.
— Не понимаю, — проговорила Зебра, но по ее тону было очевидно обратное. Во всяком случае, она знала, к чему я веду.
— Ты не та, за кого себя выдаешь, Зебра.
Порыв ветра, налетев на нас, едва не унес с собой ее удивленное восклицание.
— Ты работаешь на Рейвича? — прямо спросил я.
Она сердито тряхнула головой, почти смеясь над нелепостью этого утверждения, но явно переигрывала. Не могу назвать себя блестящим актером, но Зебра была не лучше. Организуем клуб взаимопомощи, дорогая?