Город из воды и песка
Шрифт:
— Ну пришлось. Я чо-т пересрал…
— Ты уверен, что…
— Всё, Ренат. Иди. Ты видишь, никто никого не убил. Я сам справлюсь. Не надо здесь толпу создавать.
— Слушай, может, надо скорую? Или чего?
— Какую скорую? Ты соображаешь? Иди, а… Слушай, а какое-нибудь снотворное есть? Ну или, там, успокаивающее нормальное? Ему бы поспать сейчас.
— Надо в отцовских колёсах посмотреть.
— Посмотри, а? Только прям щас, Ренатик. Давай дуй. Мне к Вольфу надо.
Ренат убрался, а Войнов наконец смог вернуться к Вольфу. Он опустился рядом с ним на постель и осторожно
— Ты можешь мне ничего не говорить, — тихо сказал Войнов. — Мне просто надо убедиться, что с тобой всё в порядке.
— Mir ist es so, so, so, so leid… Tut's mir so leid?… — принялся повторять и повторять Вольф.
— Всё в порядке. Тебе не за что извиняться… Ложись, я тебя укрою. Я буду с тобой, не волнуйся. Я рядом.
Войнов не был уверен, что Вольф послушается. Припадок, вынудивший его выбить к херам дверь, мог быть только началом тяжелой ночи. Но Вольф позволил себя уложить, позволил снова обнять, и, прижимаясь губами к его виску, Войнов начал чувствовать, что Вольфа понемногу отпускает, успокаивается дыхание и пульс. И если бы не вернулся Ренат, быть может, Вольф так и заснул бы у Войнова на плече, а может, и нет — Войнов лишь сам себя утешал подобным образом, чтобы не соскользнуть в тягостные, мрачные мысли.
Ренат протянул Войнову упаковку «Ивадала».
— Не знаю, насколько они хорошие. Отец пьёт, когда у него бессонница.
— Эти хорошие, — кивнул Войнов.
— Ты пил?
— Приходилось.
— Вольфу лучше?
— Уже успокаивается. Сейчас поспит, и утром всё будет путём.
— Думаешь? — с сомнением уточнил Ренат.
— Конечно. Тебя никогда так не срывало?
— Очень давно. Но я тогда ещё подростком был. А потом уже не позволял себе.
— Ну вот видишь.
Когда Ренат ушёл, Войнов закрыл за ним дверь и вернулся в постель к Вольфу. Протянул две таблетки снотворного. Вольф даже не спросил, что это. Послушно проглотил и лёг в объятья Войнова.
— Знаешь, это не стыдно, когда тебе хреново. И не стыдно просить помощи, — тихо говорил Войнов, поглаживая Вольфа по волосам. — Не нужно держать всё в себе.
— Я не хотел жить, — глухо признался Вольф. — Когда мы расстались с Петером. Он уехал, а я остался. Я не думал, что он мне так нужен. Я отпустил его… почти легко. А потом понял, что не могу один. Не могу без него.
— Почему вы расстались?
— Я постоянно был на работе. Его это злило. Потому что он никогда не работал так…
— Когда от тебя много чего зависит и ты не можешь всё просто так бросить?
— Да. Он художник. Ему это никогда не было понятно… И когда его пригласили во Францию — он решил уехать.
— А ты?
— Я подумал, что и к лучшему. Пусть едет. Я тогда, кажется, не особенно расстраивался. Через несколько месяцев только понял, как сильно мне его не хватает. Я должен был всё бросить и ехать с ним. Я должен был дать ему понять, как он мне дорог.
— Но ты не поехал? Потом?
— Потом было поздно. У Петера завязались отношения. Он постит фотки в сетях. У него всё отлично. Пишет. Готовится к выставке… Я до сих пор захожу к нему. Смотрю и хочу сдохнуть.
— Делать тебе в его профиле нечего. Надо просто переболеть. И станет легче.
— Мой психотерапевт говорит то же самое. Или поговорить с Петером откровенно… Но я не могу. Ни того, ни другого… Один раз я наглотался таблеток, а потом, когда понял, что отрубаюсь, успел позвонить подруге. Испугался… Я трус, Ник. Ничего не могу сделать правильно.
— Наоборот, — тяжело сказал Войнов. — Ты позвонил потому, что не побоялся продолжать жить. Жить всегда тяжелее.
— У меня ведь есть только работа. Эта чёртова работа. Кто я без неё? У меня внутри пустота. Ничего нет.
— Поэтому ты так пашешь? Это тоже путь в никуда.
— А что остаётся?
— Остановиться и подумать. Взять передышку.
— Если бы я был кому-то нужен, Ник.
— Мне нужен. Ренату. Своим друзьям. У тебя же куча друзей, ты сам говорил.
— Друзья — это другое.
Вскоре Вольф крепко уснул, а у Войнова сон как рукой сняло — ни в одном глазу. Он поднялся, надел футболку и шорты, спустился вниз, на кухне выпил воды и потом вышел из дома на улицу. Снаружи было темно, светились только маленькие фонарики вдоль дорожек и четыре больших фонаря по бокам от беседки. На небе не было видно ни звёздочки — всё заволокло тучами. Арктический, мать его, циклон!
Войнов прошёлся по дорожке и остановился в нерешительности около беседки. Всё-таки зашёл внутрь и сел на скамейку. Достал телефон из кармана, на экране высветилось 3:34. Он провёл пальцем вниз и увидел несколько сообщений в Вотсапе, два пропущенных от Саши. Войнов сдвинул заставку и вошёл в приложение. Саша поменял иконку — теперь это был Патрик из Губки Боба, дебильная весёлая рожа. Войнов усмехнулся. Начал читать:
«Не могу до тебя дозвониться. Ты занят? Или отключил телефон? Я соскучился. Позвони, когда освободишься».
«Я знаю, что всё это выглядит по-уродски. Может быть, ты вообще не хочешь со мной говорить. Но блин! Я так хочу тебя слышать».
«Ты на меня сердишься? Я бы тоже на себя сердился. И вообще выпорол бы себя. Дубовым веником».
«Прости меня. Я правда не могу по-другому. Я думаю о тебе целый день. Ничего не могу с собой поделать».
— О-ох… — выдохнул Войнов больно и горько. — Чёрт! Чёрт! Твою-то мать!
Оставалось ещё одно сообщение, голосовое. Войнов длинно выдохнул, потёр переносицу, убавил громкость, нажал треугольник воспроизведения и поднёс телефон к уху. Засеребрился, тихо полился Сашин голос:
— Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, за другие моря.
После этой дыры что угодно покажется раем.
Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем.
Похоронено сердце моё в этом месте пустом.
Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь на потом!
Здесь куда ни посмотришь — видишь мёртвые вещи,