Город Последний
Шрифт:
Следующим исчез Тим Раабе. Ему было одиннадцать лет, он тоже был из мигрантов, но первого поколения. Родился Тим, что подчеркивалось, не в Городе.
Ни фотографии, ни даже точной даты исчезновения не было. Раабе были неблагополучной семьёй.
В середине декабря мальчик перестал посещать школу. Вскоре учителя забеспокоились и зашли к нему домой. Их встретила Ева Раабе и хладнокровно заявила, что не видела сына уже больше трёх недель. Отец был мертвецки пьян и спал.
Всё это вызвало очевидные подозрения у полиции. Раабе допрашивали несколько
Ева Раабе спокойно и равнодушно отвечала: Да, Тим пропал около трёх недель назад. Просто собрал ранец, ушёл в школу и не вернулся. Она не знает, были ли у него друзья. Она не знает, куда он мог пойти. Нет, Тима не били и нет, она не беспокоится.
«Почему?» – спросил полицейский.
В ответ, как описывалось в газете, Ева Раабе впервые за всё время допроса улыбнулась и сказала, что недостаточно знает язык, чтобы объяснить. Это очень сложно, говорила она, и улыбалась.
Интересно, журналист присутствовал при допросе или записал всё с чьих-то слов? Это надо было выяснить.
Статья не подписана. Придётся наводить справки в редакции «Еженедельного журнала» – а это будет не очень удобно, по крайней мере, сейчас. Но пометку в блокноте я всё же делаю.
Исчезновением мальчика дело не закончилось. Третьего февраля были обнаружены тела Евы и Золя Раабе. Следователь, занимавшийся делом Тима, хотел узнать от них какую-то деталь, о которой забыл спросить во время допроса.
Была метель, и к Раабе он добрался только поздним вечером. Фонарей не было, на улице стояла кромешная темнота – это была важная деталь. Он несколько раз постучал в дверь и пару раз крикнул – никто не отзывался. Следователь обошёл дом – окна были темны. Но ему показалось, что в кухне он успел заметить мелькающий огонёк. Тогда следователь выломал дверь и ворвался в дом.
В комнатах было темно и холодно, электричество не работало. В спальне он обнаружил Еву и Золя Раабе: они лежали в спокойных позах, раздетые ко сну. Из груди у каждого торчала рукоятка кухонного ножа. Точно таких же ножей не хватало в наборе, обнаруженном позже на кухне. На кухне же следователь увидел кружку с чаем – она была почти горячая и ещё испускала пар.
Ева и Золя, между тем, были мертвы уже по меньшей мере неделю, а то и больше – из-за февральского холода коронер не мог определить срок точнее.
Следователь вызвал дежурную группу. Обыск не дал никаких следов. Кто прятался в тёмном и холодном доме с двумя трупами в спальне, осталось неизвестным.
Цифрой 2 отмечаю дом Раабе на карте. От Заречья и дома Эженки далеко, юго-западная окраина у самого моря. Пишу в блокнот:
«Как зовут следователя? Что он хотел узнать у Раабе?»
Я закладываю блокнот картой и прижимаю стопкой газет. На сегодня хватит.
Мне неуютно, и сердце внутри тяжёлое и холодное, как камень. Я думаю о том, каково это: сидеть в пустом тёмном доме,
Почему-то я думаю об этом, а не сочувствую убитым.
Я допиваю кофе, смотрю на часы – шесть вечера, ещё есть два-три часа – и выхожу из дома.
С мешком за плечами и Зелёной Девочкой в руках Мик вышел из дома. В спину смотрел проём разбитого окна. Длинная тень дома падала на белую пыльную дорогу и тёмно-зелёный, заросший и тенистый берег впереди.
Но тень была не опасна, потому что дом теперь был пуст, и даже его запахи ни о чём не напоминали. Поэтому он, не сворачивая, прошёл прямо под тенью.
– Вот насколько всё исчезло, понимаешь? – говорит Мик.
– Это опасно? – спрашиваю я. – Ходить под тенью?
– Смотря под чьей.
Они спускались по крутому и неровному берегу реки. В тени раскидистых дубов прячутся маленькие запущенные огороды, петляют узкие тропки, торчат оборванные силуэты пугал. Закатное небо краснеет сквозь развешенные рыбацкие сети, светятся яркие жёлтые и синие прищепки на бельевых верёвках.
У реки, в глубокой тишине, ещё тлел и бросался искорками костёр Мика.
Здесь он оставил вещи, усадил Девочку лицом к огню и снял с углей котелок с картошкой и палочки с рыбой. Выложил всё это на чистую тряпицу, щедро посыпал из своих невеликих запасов соли и украсил нарванной здесь же зеленью. Полюбовался. Не бог весть что, но ведь лодка была старая и без вёсел. И больше всё равно ничего не было.
Оставив Девочку глядеть на тихо гаснущие под плеск волн угли, он ушёл в темноту.
Лодка была на месте. Старая плоскодонка, когда-то выкрашенная в чистый голубой цвет и даже украшенная именем, теперь неразборчивым. Она лежала на берегу, а носовая верёвка равнодушно свешивалась в воду. Мик аккуратно уложил в траву свёрток с едой и придавил его камнем. Снял и забросил в лодку кеды, спустился по колено в тёплую воду и повёл лодку назад, к огню.
Крутой и заросший берег уже прятался в темноте, но небо было ещё светлым. Подсвеченные закатом облака отражались в неспешных струях.
Мик сунул мешок на корму, забрался в лодку и, отталкиваясь шестом, вышел на середину реки. Здесь он развернул лодку по течению, принюхался к воде – она пахла палыми листьями и гниющими фруктами. Тогда он лёг на дно, уложил рядом с собой гравюру с Девочкой. Они укрылись одеялом, которое Мик стащил у пугала, и молчали, глядя на медленно проплывающие над ними серые облака и тёмное небо в промежутках между ними. Уютно плескалась вода, от одеяла приятно пахло сеном и птицами. Мик сладко вздохнул и заснул.