Шрифт:
Рэй Брэдбери
Город, в котором никто не выходит
Пересекая Соединенные Штаты ночью или днем на поезде, вы проноситесь мимо череды печальных городишек, где никто и никогда не выходит. Точнее, не выходит никто посторонний, Человеку, не имеющему здесь корней и родных, похороненных на местном кладбище, никогда не придет в голову посмотреть вблизи на пустынную одинокую станцию или полюбоваться унылыми пейзажами.
Я заговорил об этом со своим попутчиком, таким же, как и я, коммивояжером, когда мы мчались по штату Айова на поезде Чикаго - Лос-Анджелес.
– Это точно, -
– Люди выходят в Чикаго, все до единого. Выходят в Нью-Йорке, Бостоне и Лос-Анджелесе. Те, кто там не живет, приезжают, чтобы увидеть город, а потом рассказать всем своим знакомым. Но чем, скажите на милость, станет любоваться турист в Фокс-Хилле, штат Небраска? Вы или я, например? Нет уж, увольте. Знакомых у меня там нет, дел быть не может, это никакой не курорт, так за каким чертом он мне сдался?
– А вам не кажется, что для разнообразия взять и провести отпуск совсем не так, как всегда, было бы просто восхитительно? Выбрать какую-нибудь деревеньку, затерявшуюся среди равнин, где вы не знаете ни единой души, и, плюнув на все, махнуть туда?
– Вы там от тоски умрете.
– Эта идея почему-то совсем не навевает на меня тоску!
– Я выглянул в окно.
– Какая следующая остановка? Как называется город?
– Рэмпарт.
– Звучит недурно.
– Я улыбнулся.
– Может быть, я там сойду.
– Вы глупец и врун. Чего вы ищете? Приключений? Романтики? Через десять секунд после того, как поезд скроется из виду, вы начнете проклинать себя самыми разными словами, найдете такси и помчитесь вдогонку за поездом.
– Вполне возможно.
Я наблюдал за телефонными столбами, проносившимися мимо, мимо, мимо... Где-то далеко впереди появились едва различимые очертания города.
– Впрочем, вряд ли, - услышал я собственный голос.
Коммивояжер, сидевший напротив, несколько удивленно на меня взглянул.
Потому что медленно, очень медленно я начал подниматься на ноги. Потянулся за шляпой. Заметил, как моя рука взялась за чемодан.
Я и сам был немало удивлен.
– Подождите!
– воскликнул коммивояжер.
– Что вы делаете?
Поезд вошел в довольно крутой вираж, и я покачнулся. Теперь уже стали отчетливо видны шпиль церквушки, густой лес и пшеничное поле.
– Похоже, схожу с поезда, - сказал я.
– Сядьте!
– возмутился мой попутчик.
– Нет, - ответил я.
– В этом приближающемся городе что-то есть, Я должен посмотреть. У меня полно времени. На самом деле мне нужно быть в Лос-Анджелесе только в следующий понедельник. Если я сейчас не сойду с поезда, то до конца жизни буду думать о том, что потерял, упустил и не увидел что-то особенное, а ведь у меня была такая возможность.
– Мы же просто разговаривали! Тут нет ничего особенного.
– Вы ошибаетесь, - возразил я ему.
– Тут что-то есть.
Я надел шляпу и взял в руку чемодан.
– Господи, - простонал коммивояжер, - кажется, вы и в самом деле собираетесь это сделать.
Сердце отчаянно колотилось у меня в груди, щеки пылали.
Локомотив подал сигнал. Поезд мчался по рельсам вперед. Город был уже совсем близко!
– Пожелайте мне удачи, - попросил
– Удачи!
– сказал мой попутчик.
А я с громким криком бросился к проводнику.
К стене здания станции прямо на платформе был приставлен древний облезлый стул. А на нем совершенно расслабленно, так, что он совсем утонул в своей одежде, устроился старик лет семидесяти; казалось, его приколотили гвоздями, когда строили станцию, и он с тех пор тут и сидит. Солнце так долго жгло его лицо, что оно стало почти черным, а щеки превратились в тяжелые, совсем как у ящерицы, складки кожи - создавалось впечатление, будто он постоянно щурится. Летний ветерок чуть шевелил волосы цвета дымного пепла. Голубая рубашка, расстегнутая у ворота, откуда выглядывали белые пружинистые завитки, невероятно похожие на внутренности часового механизма, по цвету ничем не отличалась от белесого, точно выгоревшего, неба над головой. Ботинки покрылись трещинами и волдырями, словно старик бесконечно и неподвижно стоял возле пылающей печи, засунув их, не жалея, в ее огнедышащую пасть. Тень старика, прячущаяся где-то у его ног, была выкрашена в непроглядный мрак.
Когда я вышел на перрон, старик быстро оглядел весь состав, а потом удивленно уставился на меня. Я решил, что вот сейчас он помашет мне рукой. Однако в его полуприкрытых глазах что-то промелькнуло, они как будто чуть изменили свой цвет; произошел некий химический процесс - узнавание. Впрочем, старик по-прежнему сидел неподвижно, ни один мускул лица - ни уголок рта, ни веко - не дрогнул. Я проследил глазами за отъезжающим поездом. На платформе никого не было. Возле покрытой паутиной, заколоченной досками кассы не стояло никаких машин. Лишь я один, оставив за спиной железный перестук колес, устремился в неизведанное, ступив на расшатанные доски платформы.
Поезд утробно загудел, сообщая всей округе, что он начал взбираться на холм.
"Какой же я дурак!
– подумал я. Мой попутчик был совершенно прав. Скука, царящая в этом городке,скука, которую я ощутил всем своим существом, уже навевала на меня ужас.
– Ну хорошо, я дурак - согласен. Но бежать отсюда нет!"
Не глядя на старика, мы с моим чемоданом прошли по платформе. Оказавшись рядом с сидящим, я услышал, как его хрупкое тело снова изменило положение, теперь для того, чтобы я обратил на него внимание. Ноги старика коснулись прогнивших досок платформы.
Я не остановился.
– Добрый день, - донесся до меня едва различимый голос.
Я знал, что он на меня не смотрит, что его глаза подняты к огромному, безоблачному, мерцающему небу.
– Добрый день, - ответил я.
И направился по грязной дороге в сторону города.
Ярдов через сто я оглянулся.
Старик по-прежнему сидел на своем стуле, смотрел на солнце, будто задал ему какой-то вопрос и ждал ответа.
Я ускорил шаг.
И оказался в провинциальном сонном городке, днем, один, где никто меня не знал. Я был похож на форель, которая плывет вверх по течению, не касаясь берегов прозрачной реки жизни, несущей свои воды мимо. Мои подозрения подтвердились. в этом городке никогда и ничего не происходило. Хронология событий здесь примерно такова.