Город, в котором...
Шрифт:
— Спит и забыл, кто он. Утром будет вспоминать. А со временем выучит себя наизусть и успокоится.
— Пойдем… — шепотом позвала Нина.
Руслан слышал голоса родителей, но проснуться не сумел. Всю ночь его тревожило предвкушение счастья — что-то случилось, не Новый ли год? Надо было проснуться и посмотреть, но как раз показывали там такие сны, что не оторваться. Потом сны кончились, Руслан еще подождал — нет, стихло, больше ничего не покажут. И открыл глаза. Счастье пребывало неотступно, хотя он понял, что не Новый год, а осень. Он поднял голову от подушки и — вот оно! — папа спал на диване, вернулся папа, вот что. Он вскочил со своей постели, босиком перебежал комнату, остановился
— Тебе уже лучше? — Сын не спросил, а попросил об этом.
Папа отрекся в этот миг от целого знания о мире, от единосущности сознания, его руки подхватили мальчика, вознесли и повлекли в тепло родительской постели, и папа потянулся со сна и застонал, а Руслан, затихнув, угнездился рядом с ним на подушке, обнятый его рукой, и счастливо моргал в потолок.
Глава 11
ЧЕЙ ЭТО ГОЛОС?
Сидела на полу, прислонившись спиной к холодильнику и раскидав ноги на полу, Рита — зыблясь, размазавшись.
— Моего отца предал один доносчик, — произнесла она. — Я нашла его и отомстила.
— Ты? — удивился Горыныч. — Рита, тебе до того ли? Тебе, по-моему, лишь бы у тебя ничего не отбирали.
— Ты, Горыныч, всегда думал обо мне подло, — разобиделась.
Не надо бы ей пить. Женщина все-таки. Мать.
— Хочешь знать, как я отомстила? — задетая недооценкой, она разволновалась. — Хочешь знать? Смертью…
Сурово сощурилась. Значительность сказанного требовала минуты молчания. Саня удержал свое «Все ты врешь, Ритка!», чтобы не дразнить ее, но не усмехнуться не мог:
— Надеюсь, органы правосудия не в претензии к тебе?
— Дело мне пришлось иметь не с правосудием, а с сыном бедняги. Мальчик моих лет, и я лишила его, сам понимаешь, такого снабженца… Папа был большой человек, — Рита взглянула на Горыныча: достаточно ли догадлив, расшифровывать не надо? — Ну, не мне тебе объяснять, что многие блага выражаются не в деньгах, и потеря их, конечно, ощутима… Мальчику мой поступок не понравился. …Я все это тебе рассказываю… Юрка тоже был тогда в Москве… Ну, подробности зачем, — пара вздохов, — короче, к Юрочке я явилась в виде… Ну, в таком виде нельзя на люди. И ты мне скажи, Горыныч, вот приходит домой твоя жена — униженная, несчастная, в слезах… Извини меня, избитая… — (Дорого ей стоило это признание, уж взыщет теперь с Сани полную стоимость, отыграется на чем-нибудь.) — Твои действия? А?
— Не знаю! — рассердился Саня. Похоже, его хотят выставить пугалом в пример другим, недостойным.
— Спросишь ты ее, черт возьми, что с ней случилось?!
— Не знаю!!
— Так вот, — торжественно произнесла Рита. — Он — не спросил! Он поглядел — и глаза отвел, струсил. И не спросил. Я разревелась, а он глаза прячет и меня утешает: «Ну ладно, ладно… Заживет». Ничего себе, да? А вечером собрался идти ужинать в ресторан, представляешь? Есть захотел. «А я как же?» — говорю. А он: «Но ты ведь не можешь!» Резонно, да? И пятится, пятится к двери, юркнул — и нет его тут больше. Глазам стыдно, зато душе радостно. Вот так вот. Это мне надо обладать живучестью кошки, которую с какого этажа ни скинь, все на ноги — чтобы жить с ним продолжать!
— А, так вот оно что! — понял Саня. — Это ты у меня покупаешь как бы право себе на предательство, да? С Юркой ты жить не хочешь, и надо, чтобы мы с тобой это коллегиально одобрили, да?
— А что, нет? Он не виноват, да? А хочешь, я тебе одну штуку скажу? Сказать? Нет, я скажу! Я теперь все скажу! Не хочешь ли знать, что
— Считай, что ты этого не говорила мне.
— Он это знал. Он это принял, съел, как хочешь назови, но мало того, он мне еще потом намекал: дескать, хорошо бы и для Путилина расстараться! И тогда, мол, на всю жизнь гарантия, не даст пропасть.
— Путилин бы не взял! — рассвирепел Саня.
— Речь не о Путилине.
— Но после этого вы благополучно продолжали жить в паре!
— А, жить… Смех один. Договор о ненападении. Явится с работы, поест. Вкусно? — Вкусно. — Ну, что будем делать? — Я пойду лягу. — А мне? — Ну почитай. — Поговорить не с кем. — Ну говори, я послушаю. Он послушает! А что я могу сообщить ему после семи лет совместной жизни! Он-то хоть на работу ходил. Режимы, частоты, переключения… Человек-бутылка: пришел на работу, заполнили его делом — есть внутри содержимое, побалтывается. Рабочее время кончилось — выливает из себя все эти режимы, переключения и частоты, — и пошел домой порожний. А мне каково! Бабы тоже пустые. «Я сегодня стирала, а у меня щи прокисли, а у меня маринад удался!» — на сто рядов. Ходим друг к другу, ищем: кто что скажет — а никто ничего не говорит… Кстати, Юрку на работе презирали: блатной. Вот так и жили. Возьмем бутылку, выпьем с ним молчком — вот и еще день отвели.
Она замолчала и опять размазалась. С наибольшим удовольствием Саня ушел бы сейчас отсюда, не будь она в таком раскисшем состоянии. Такой она прежде не показывалась ему. Такой и не была. И тогда легче легкого было обходиться с нею как попало. С нею, с ее амбициями и ее замашками. Год назад, когда приезжали они с Юркой из своей заграницы в отпуск, она сидела не так — нога на ногу, в богатой замше, из грудного кармана своего военно-охотничьего платья извлекла тонкую длинную коричневую сигарету. Пачка была плотно вставлена в карман, как в футляр. Из другого кармана достала зажигалку, а Юрка ей: «Курить-то, поди, нельзя: ребенок тут». Валя шустро сновала туда и сюда, накрывая на стол, а Рита холодно поблескивала на нее глазами, как на официантку, до которой нет дела. «Кури, ничего», — разрешила Валя. «На кухне!» — поправил Саня. Рита фыркнула и всунула сигарету назад. Как же, гордая. Подарок принесли Валентине, какой-то нейлоновый пеньюар — она, бедная, потом не знала, что с ним делать, как мартышка с очками, — то их понюхает, то их полижет…
Пока Юрка орал в прихожей экзотическое приветствие «Агленус аглен!» и размахивал руками, Рита вальяжно проследовала в комнату, а там Ваня сидел с маленьким братом и показывал ему фотокарточки.
— Вот это мама! — любовно объяснял. — Видишь? Мама.
Рита рассеянно взяла пачку отложенных фотографий, ухмыльнулась: ей попалась свадьба — Валя-невеста на восьмом месяце беременности, в просторном белом платье (это Саня тогда настоял на белом…). Рита хохотнула.
— Да-а-а… Молодцы! — похвалила. — Бесстрашные люди!
— А кого бояться? — разнузданно протрубил Саня в свой сохатый нос.
— Спрячь и никому не показывай! — распорядилась Рита, властно протянув ему фотографии.
Саня отвернулся, воткнул руки в карманы и обратился к Хижняку:
— Ну что, как там, нагрузка здорово скачет?
Властная Ритина рука с протянутой пачкой повисла в воздухе.
— А чего ей скакать? Были бы энергоемкие предприятия, а то основная нагрузка — кондиционеры! Промышленных потребителей пока что нет.
Рита покраснела. Секунду она колебалась: швырнуть на пол… Но потом презрительно процедила: «Го-спо-ди!..» — и фотокарточки веером рассыпались по столу, слегка по нему проехавшись. Юра машинально проследил, доедут ли до края — остановилась. — он продолжил: