Горсть патронов и немного везения
Шрифт:
Я вошел в наполовину заполненный пассажирами вагон и сел напротив.
— Здравствуйте, Евгения Васильевна, — сказал без каких бы то ни было эмоций. — Вы меня узнали или будем знакомиться заново?
Она вздрогнула, прижала к себе сумку. Самообладание покинуло ее напрочь — губы дрожали, веки опускались, как у человека, вот-вот готового рухнуть в обморок; слой штукатурки на ее лице не мог скрыть мертвенной бледности.
— Что вам от меня нужно? — задала она сакраментальный вопрос
«Сожрать бы тебя с потрохами!» — услышал я в нем явственный подтекст.
— Мне нужно, чтобы вы не совершали алогизмов, мадам, — неожиданно для себя перешел я на стиль, которым изъяснялся с ней при первой встрече. Похожесть ее на знаменитую артистку навязывала такой, что ли? — И не нужно смотреть на меня волчицей. Во-первых, я вас не боюсь, а во-вторых, люди могут подумать, что я пристаю к вам с сексуальными домогательствами, что ни в коей мере не входит в мои планы.
— Пош-шел отсюда к черту, идиот! — оценила она мои старания. — Иначе я сейчас такое устрою!
Я улыбнулся, как сказал бы какой-нибудь прижизненный классик социалистического реализма, «обескураживающе и простодушно»:
— Я не идиот, — заверил свою визави. — Я частный детектив из бюро «Шериф», моя фамилия Столетник, а зовут меня, между прочим, так же, как и вас — Евгением. Можно Викторовичем. Устроить вы ничего не посмеете, потому что скрываетесь от милиции. Иначе зачем было столь старательно менять свою внешность, к слову сказать, очень приметную: по такой изготовить фоторобот — раз плюнуть. И зачем просить Зою Алексеевну Шныреву подносить сумку с вещичками, пропустив положенное по графику дежурство, а не забрать ее самой?
Она задышала глубже и чаще, чем дышат женщины в ее возрасте, и я мысленно поклялся ее здоровьем, что впредь буду носить с собой ампулу нашатыря. Пока же пришлось переждать нокдаун, в котором она пребывала, изучая пробегавший за окном пейзаж столичной окраины.
— Не собиралась я ни от кого скрываться! — машинально проговорила она, я так думаю, просто для того, чтобы опробовать вернувшийся дар речи, но, скользнув по мне взглядом, опустила лживые очи долу: — Говорите, что вам нужно. Но учтите: денег у меня нет.
Женская внешность часто бывает обманчивой, но не до такой же степени! Я даже потерял к Давыдовой интерес — оказаться такой глупой, чтобы заподозрить меня в мздоимстве?! Я что, похож на шантажиста?!
— Да полноте-с, госпожа Давыдова! — воскликнул я и взлохматил перед ее носом извлеченные из кармана доллары: — У меня только с собой в наличности имеется пара тысяч «зеленых», я меньше не ношу. Карманные расходы, знаете ли. А с вас-то что взять? Как женщина вы меня не интересуете, как кредитор — тоже, ваши брат и сожитель для меня и моих современников опасности не представляют.
— Они арестованы?! — подалась Давыдова вперед. Говорить о саперной лопатке в спине ее брата-убийцы я
— Возможно. На помощь к вам они не пришли, телефон на Серебряноборской не отвечал. И меня уконтрапупить им, к вашему разочарованию, не удалось.
Разочарование по поводу моей живучести было написано на ее лице.
— Где они? — нахмурила она выщипанные брови.
— А разве вы не знаете?
— Нет!
— Куда же вы едете в таком случае, позвольте спросить? Только не говорите, что на загородную воскресную прогулку в гордом одиночестве.
По ее лицу, повернутому ко мне в профиль, я понял, что она предлагает мне поиграть в «молчанку».
«Тимирязевская, — оповестил пропитой бас. — Следуюшая — Окружная». Вошедшие пассажиры расселись, и электричка продолжила путь.
— Мадам, — заговорил я ласково и доверительно, как начальник тюрьмы с приговоренным, — мне нужен Ямковецкий. Если вы нас представите друг другу — вот вам крест, я не стану препятствовать вашему исчезновению, пусть вас ищут те, кому за это зарплату платят.
Она наградила меня презрительным взглядом:
— Какой еще… — начала было, но я не дал ей договорить:
— Не отнимайте у меня шанс повидаться с ним, а у себя — сделать ноги и сменить фамилию, выйдя замуж за иностранца. Тот самый Ямковецкий, с которым вы встречались и на Серебряноборской, и на квартире тетки Матюшина, Балашовой, убитой вашим братом при вашем содействии. Рассказать, как это было?
Она вздрогнула так, как вздрагивает человек, по ошибке сунувший два пальца в розетку.
— Чушь! — выпалила, заставив пассажиров замолчать и оглянуться.
Я покачал головой:
— Ай-яй-яй, мадам! Какой моветон! В общественном месте и в пальто цвета беж, а такие всплески!.. — Переждав, пока поочередно прохрустят все десять ее пальцев, я продолжил в том же свойственном мне вежливом тоне: — Видите, как я много знаю? Но это далеко не все, Матюшин Алексей Петрович рассказал мне много больше.
Время до Окружной пролетело быстрее, чем понадобилось Веничке Ерофееву, чтобы «и немедленно выпить» на перегоне «Серп и молот» — Карачарово в бессмертной поэме «Москва — Петушки».
— Тот самый Ямковецкий, Евгения Васильевна, который сейчас должен находиться в исправительно-трудовой колонии в Петушках, а где он находится на самом деле, я надеюсь узнать от вас.
Я видел, я чувствовал, как страстно хочется ей встать, уйти, выпрыгнуть на ходу, как она боится быть пойманной, боится возмездия со стороны Ямковецкого, как растерянна в отсутствие брата и сожителя; я понимал ее состояние, нутром ощущал тесноту угла, в который ее загнал, но не сочувствовал нисколько.
— От меня ты ничего не узнаешь, мусор! — произнесла она жестче, чем следовало для сохранения респектабельного реноме, и некогда пухлые губы ее вытянулись в ниточку и побелели.