Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
Опять шагаю к засыпушке.
Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара — среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди — в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб «Строитель» на вечер «Учись танцевать красиво»; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы «нахаловки» было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову.
Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище.
Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
— Все живы?
— Живы. Только засыпушки нашей нет. — Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. — Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. «Мама, мама, потуши огонь, — кричала она и плакала, — мне жарко!» Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках.
Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
— Вы не думайте, — сказала она, — нам помогли. Мы ведь на весь город прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи. Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие: как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя устраивала пельмени.
— Алик был?
— Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: «Пойдем ко мне». Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар. Утром он узнал, примчался на мотоцикле: «Собирай вещи, поедем ко мне». — «А у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась». — «Тогда бери зубную щетку и сама садись. Поедем!» — «Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать». «Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс». — «Спасибо, говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях». — «Что же ты хочешь?» — «Хочу, чтобы все было красиво». Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь моя вместе с нею.
— Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны…
— Нет, нет, вы меня не жалейте, — торопливо перебила Тамара. — Меня не надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в Ростове дом есть, но я не хочу… Я сегодня всю ночь мечтала: получу комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и стану учиться. Ой!
Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.
<1963>
Рассказы
БИЛЕТ ДО ВОСТРЯКОВА
Наступил тяжелый день. С безразличной неумолимостью, как приливы и отливы в океане, он подступал через каждые две недели, когда подходил срок заработной платы. Правда, однажды Семен Никульшин не выдержал и отказался зато после не пропускал ни разу. Что с ним тогда случилось, он и сам не смог бы объяснить: то ли предчувствие, что на этот раз он непременно провалится, то ли понедельник был, а накануне неплохо посидели с друзьями, и голова трещала, так или иначе он неожиданно для самого себя снял трубку, набрал номер и сказал Плотнику: «Я сегодня не приеду, валяйте сами». И сразу дал отбой, пока Плотник не начал ругаться или уговаривать. Вот как было в тот тяжелый понедельник — один раз за весь год. Семен понимал: стоит послабить себе хоть немного, отказаться раз-другой, и после уже не сможешь взяться за такое дело.
В двери крохотной каморки, где находился Семен, была прорезана щель, как для писем, — в нее сбрасывали счета и бумаги. Он проверил, хорошо ли закрыто окошко, неслышно подошел к двери и посмотрел сквозь щель в зал. Бухгалтеры сидели за столами, щелкали арифмометрами, писали бумаги. Дядя Яша был на своем месте, он сидел за ближним столом и оглядывал помещение поверх очков. Никто не смотрел в сторону кассы, никому не было дела до Семена, хотя все знали, что там происходит.
Несгораемый шкаф стоял у стены прямо у дверей. Семен почему-то подумал, что такое расположение шкафа и двери очень удобно для налетчиков. Он закурил папиросу и открыл шкаф.
Дверь неслышно подалась, всасывая в себя воздух. Он пошарил рукой под столом, вытащил небольшой грязно-серый чемодан и принялся выгребать деньги из шкафа. Укладывал пачки в чемодан и машинально считал. Считать было вовсе не обязательно: все равно надо брать подчистую, оставив самую малость на всякий командировочный случай, но он считал по привычке.
Пачки кончились. Семен начал брать мелочь, разложенную по проволочным сеткам. Для мелочи у него были припасены особые байковые мешочки на вате, чтобы монета не звенела в дороге и не болталась по чемодану. Семен аккуратно завязывал мешочки тесемочками и складывал в середину чемодана.
Он проделал всю эту работу одним духом и только потом посмотрел на часы — в его распоряжении оставалось десять минут.
Проверил шкаф — чисто. Прикрыл массивную дверь. Резко, одним движением повернул замок, вытащил ключи. После этого повернулся к столу и занялся багажом. Перед ним был полный чемодан денег, около восьми тысяч рублей. Он осторожно прикрыл крышку, погладил руками железные углы чемодана, пощелкал замками, проверяя их прочность.
Втайне Семен Никульшин гордился своим чемоданом. Он выбирал его не быстро, обдуманно. Чемодан для денег никак не может быть новым: обновка такого рода вызывает всякие неустойчивые мысли. В то же время чемодан не должен быть очень старым и потрепанным, иначе будет подозрительно и ненадежно. Чемодан нужен крепкий, непременно с железными углами, но поношенный, такой чемодан, который уже бывал во всяких переплетах и какого-нибудь неопределенного цвета, ну хотя бы грязно-серого.