Господин следователь. Книга восьмая
Шрифт:
— Вон, Егорушкин с телегой, — кивнул пристав, указывая на улицу со стороны города. Там и на самом деле появилась телега с двумя седоками.
— Вы, никак, всю свою бригаду подняли по тревоге? — поинтересовался я.
— Всю не всю, но как только мальчонка прибежал, начал соображать, — строго сказал Ухтомский. — Убийство, самоубийство, а все равно и люди понадобятся, и лошадь с телегой. Не в коляске же покойницу отвозить?
Согласен. Везти труп в коляске возможно, но лучше все-таки на телеге.
— Да, господин Чернавский, я же вас с новым чином забыл поздравить, —
Зараза, ты, господин статский советник в отставке, ты же только что покойницу трогал, руки не мыл, а мне свою лапу суешь! Знает ведь, гад, что я не люблю покойников, специально так делает.
Но пришлось отвечать на рукопожатие, куда же деваться? Ладно, домой вернусь, руки в кипятке помою, а лучше Аньку за водкой отправлю. Или бутылку спирта нужно завести, для обеззараживания.
— Благодарствую, Михаил Терентьевич. Не сомневаюсь, что некую часть своего чина я получил благодаря вашему чуткому руководству и мудрым замечаниям.
Господи, что я такое и сказал-то? Кажется, эскулап тоже удивлен. Но Федышинский не из тех, кто пасует перед чужим сарказмом.
— Вы давеча что-то сказали — мол, недовольны мной? Или — в чем я там провинился? Когда это я успел провиниться перед вашей милостью?
— А отчего вы не сказали, что в университете у вас имеется влиятельный друг? — поинтересовался я. — Нет бы, как приличный человек, вручили мне рекомендательное письмо, глядишь, меня бы не слишком и мучили.
Вру и не краснею. Но надо же мне показать свое недовольство Федышинским? Я же его недовольство терплю.
— Это кто у меня влиятельный друг, да еще на юридическом факультете? — вскинул брови наш эскулап. — Еще бы ладно, на медицинском, так вряд ли. Не упомню среди своих сокурсников такого таланта. Все больше середнячки или пьяницы, вроде меня.
— Да ну? А как же Легонин Виталий Алексеевич — профессор, да еще и декан факультета? — пояснил я.
— Витька Легонин? — удивился Михаил Терентьевич. — Врач он первостатейный был, врать не стану, я его и по курсу, и по войне помню, но, чтобы в профессора пойти, да еще и в деканы выбиться? Он же балбесом был, похлеще меня. Еще, гад этакий, он у меня девицу увел. Хорошая девица была…
Федышинский аж языком причмокнул, давая понять — насколько же хороша девица. Знаем мы этих девиц в окружении московских студентов.
— Я профессору Легонину экзамен по судебной медицине сдавал, — сказал я, не решаясь передать всех подробностей. — Профессор был удивлен моими глубинными, или глубокими познаниями, а я ему пояснил, что моим репетитором были вы, господин Федышинский. Виталий Алексеевич о вас очень высокого мнения.
— Да? — удивился Михаил Терентьевич. — С чего это вдруг? Он меня уже тридцать лет не видел, за это время много воды могло утечь. Да я себя хорошим медикусом и не считаю. Шутит Витька.
— Зануда вы, господин эскулап, — вздохнул я. — Целый профессор о вас хорошо отозвался, а вы тут кокетничаете, словно красная девица.
— А кокетство — это свойство не только красивых женщин, но и стариков, вроде меня. Подождите, ваша молодость быстро
Пока мы упражнялись в остроумии (похоже, я проигрывал доктору), подъехала телега. Возчик — незнакомый мужик, слез с очень недовольным видом, зато Фрол Егорушкин соскочил, аки птица с насеста. Судя по физиономии фельдфебеля — в семье все ладно, Анфея не сбежала.
— Здравия желаю, — вскинул Фрол ладонь к фуражке, приветствуя нас с доктором, потом спросил: — Утопленницу-то грузить?
— Подожди пять минут, — велел я городовому, а сам подошел к телеге, чтобы использовать твердую поверхность для письма. Все-таки, акт осмотра места происшествия лучше делать на том же месте, где и произошло происшествие. В данном случае, место условное, но другого у нас нет. Я даже план набросаю, как располагается тело относительно берега.
Стало быть, запишем, что на берегу реки Ягорбы, на расстоянии 4 аршинов от воды, напротив Старой пристани, обнаружено тело молодой женщины, ростом около…
— Сколько в женщине будет? В смысле — ростом она сколько?
— Два аршина восемь вершков, — отозвался Ухтомский.
— Спасибо.
2 аршина 8 вершков… Ага, это и будет 178 сантиметров. Угадал. Рост есть, цвет волос черный. Что там еще?
— Доктор, особые приметы на теле есть? Возраст? Татуировки?
— Тела пока не видел, сказать не могу. Татуировки? Так это женщина, а не моряк… Пишите — видимый кожный покров чистый, на лице и на руках имеются небольшие родинки. Все остальное потом осмотрю, как рубаху сниму. Да, цвет глаз при жизни был голубым. Возраст я бы определил лет в двадцать.
Всего двадцать? А я думал, что старше. Так… Покойная… Или покойница? Ладно — мертвая женщина была одета в ночную сорочку домотканого полотна. Или все-таки нижнюю рубаху вписать?
Украшения отсутствуют. На чем отсутствуют? Или на ком? Понятно, что на женщине, не на сорочке, но лучше уточнить — на теле.
— Шрамов на руках или на ногах нет? — спросил я. Увидев, что доктор качает головой, вздохнул: — Как же мы ее опознавать-то станем?
— А че ее опознавать-то? — подал голос Егорушкин. — Катька это Петрова. Ну, теперь-то уже не Петрова, а Михайлова, если по мужу.
И как мне сразу-то в голову не пришло — если хочешь опознать молодую замужнюю женщину, спроси у Егорушкина. Но не дай бог, если выяснится, что у Фрола были шуры-муры с этой Катькой… Катериной Михайловой, я его… А что я с ним сделаю? Эврика! Похлопочу перед батюшкой, чтобы фельдфебеля Егорушкина произвели в чин коллежского регистратора и отправили служить на Тунгуску, вместе с женой. Там уж точно Анфея к прежнему жениху не сбежит.
[1] Николай Гумилев
[2] Отметим, что в Уложении имелись исключения, по которым самоубийцам наказание не назначалось. Более того — они не считались самоубийцами. «Подтверждение себя очевидной опасности или прямо верной смерти по великодушному патриотизму или ради сохранения государственной тайны» или в случае у женщин «для сохранения своей чести и целомудрия от грозившего ей насилия».