Господин следователь. Книга восьмая
Шрифт:
— Убирать Егорушкина со службы нужно, а куда убирать? — опять вздохнул Антон Евлампиевич. — Василий Яковлевич его жалеет. Не знаю, но если кто-то на место господина Абрютина придет, оставит ли Фрола?
Ухтомский искоса посмотрел на меня. Явно, не слишком доволен, что нынешнего исправника переводят в столицу, а кто виновник перевода, старый служака прекрасно знает. А с Фролом… Правильно говорят — отольются кошке мышкины слезки. Сколько обманутых мужей потешаются сейчас над нашим фельдфебелем. Да я я бы и сам потешался, если бы Егорушкин не в полиции служил.
—
— Не, Иван Александрович, какой там Петербург? — замахал руками Ухтомский да так, что палаш, который он обычно придерживал левой рукой, заколыхался. Пристав его прижал к бедру.
А я сделал открытие, как кирилловский городовой Звездин опознал в нашем Савушкине, переодетом в гражданское платье, своего[3].
— В столице-то я кем пойду? Помощником полицейского надзирателя или околоточным? Да мне года два придется только с народом знакомится. Вон, когда в Череповец из Аннина перевели, и то не сразу в курс дела вошел. А я еще молодым был.
Здесь Ухтомский прав. Время понадобится. Но не обязательно ему строевиком быть, есть и другие службы в МВД. Но, опять-таки — на какую должность принять бывшего вахмистра, пусть и ставшего коллежским секретарем? Для делопроизводства какого-то, бумаги перебирать — не годится, в Сыскную полицию — тоже староват. А вот для полицейского училища он бы прекрасно подошел. Тем более — имеет кое-какой опыт в юнкерском училище. Или в кадетском корпусе, уже и не помню, где он служил. Будущим полицейским чинам, для укрепления дисциплины, невредно строевой подготовкой заниматься.
— А если дочку с зятем из Таганрога поближе перевезти? — попробовал поискушать я старого солдата. — Определить его куда-нибудь в Кронштадт, там тоже таможня есть. Станете все вместе в столице жить, в гости ходить.
— Пусть в Таганроге сидит, — сурово отозвался Ухтомский. — Город большой, у моря. Опять-таки — там он уже начальник, а в Петербурге кем станет? К тому же, Иван Александрович — если все в столицу уедут, кто здесь-то останется?
Эх, дорогой ты мой Антон Евлампиевич… Я бы с удовольствием остался, но не получится. Да и тебя, ежели Анька не передумает строить кирпичный заводик, все равно в столицу переманю. Но пока нужно тему сменить.
— Антон Евлампиевич, ты Игната Сизнева давно не видел? — поинтересовался я. — Как он к тому, что дочь в гимназию поступила отнесся?
— А что Игнат? — усмехнулся пристав. — С тех пор, как жена померла, да Нюшка хозяйство в свои ручонки взяла, он только глазами хлопает, вздыхает. И все, что девка скажет — все и делает. Сейчас, вроде бы, как новая жена появилась, сам шевелиться стал.
— Не переживает, что дочь от него отдалилась? — спросил я.
— Да кто ж его знает? — изрек пристав. — Поперву о другом переживал — как бы чего не вышло? Мол — если в подоле девка принесет? Нюшка-то, когда домой прибегала, все трещала — дескать, а вот — Иван Александрович-то, Иван Александрович се. А недавно вообще Ваней назвала. Куда
— Козлушка она, а не Нюшка, — хмыкнул я. — А ничего такого худого с девчонкой не станет.
— Так я и Игнату так говорил — мол, я людей хорошо знаю, Иван Александрович девку твою не обидит…
— Да эта девка сама кого хочешь обидит, — усмехнулся я. — Вспомни-ка, господин пристав, как Нюшка нас за нос водила, когда мы убийство конокрада расследовали!
— Ну, это Игнат и сам знал. Он не за то переживал, что вы приставать начнете, а за то, чтобы девка в вас не влюбилась. А коли влюбится, тут такое дело, что сама дуростей наделает. Какой бы умной девка не была, а когда любовь, так все побоку.
— Упаси Господи, — передернул я плечами. — Пусть Анька в кого-нибудь другого влюбляется, помладше меня, и без невесты. Я девчонку и так люблю — как сестренку, — поспешил поправиться я. — А любовь, как между мужчиной и женщиной, ни ей, и тем более мне, нафиг не нужны. Пусть гимназию заканчивает, потом мы ее на курсы определим.
— На курсы? — удивился пристав. Он даже остановился. — А я-то думал, что Нюшка купчихой станет. Подыщет себе какого-нибудь паренька, которым вертеть станет, в мужья возьмет, да торговлей займется от его имени.
Мне очень понравилось — в мужья возьмет, но с Анкой именно так.
За разговором и не заметили, как прошли три версты и вышли к Старой пристани на Ягорбе. Раньше здесь причаливали суда, но потом, когда пристани перенесли на Шексну, все захирело. И затон, куда причаливали суда, превратился в затончик.
Женщина лежала на песке, если не всматриваться, так и непонятно, что она мертва. Разве что, неестественно бледный цвет лица, да взгляд, устремленный куда-то вверх.
И черные волосы, рассыпавшиеся по песку и камешкам…
Хотя… нет, мертва. Уж слишком неестественная была поза.
Около тела сидел старший городовой Федор Смирнов и двое мальчишек, лет четырнадцати. И вся троица дружно покуривала. Я уже набрал в рот воздуха, чтобы отругать Смирнова за то, что потакает дурным привычкам (небось, он парней и папиросками угостил), а мальчишек за курение — рано им еще здоровье гробить, но передумал. Самому бы посидеть рядом с трупом, выловленным из воды, неизвестно, как бы себя повел.
— Всем здравствовать, — поздоровался я с компанией, а когда все трое вскочили и принялись выплевывать папироски, приказал: — Бычки на месте преступления не оставляйте. Куда-нибудь подальше закиньте, чтобы они мне картинку не портили.
— Бычки? — не понял Смирнов, да и мальчишки с изумлением вытаращились. Что, снова анахронизм?
— У нас бычками окурки называют, — усмехнулся я, не уточняя — где это у нас? Пусть сами додумывают — в Москве или Санкт-Петербурге.Посмотрев на старшего городового, спросил: — Покойную, часом, не опознали?
— Пока нет, — покачал головой Смирнов. — Я ее не знаю, парни тоже не видели. Может, не наша?
Если наша, то наверняка кто-нибудь из полицейских да знает, не велик у нас город. А не наша, не череповецкая, тогда плохо.