Господин следователь. Книга восьмая
Шрифт:
Дверь расхлябанная, вместо петель приспособлены куски кожи. Никаких вам сеней. Как он тут зимой выживает?
А уж внутри!
Запах такой, что на глаза наворачиваются слезы. Кажется, смесь тухлой рыбы, прокисшей еды и нечистот.
Места гораздо меньше, чем в бане. Посередине не печь даже, а очаг, сложенный из речного камня, труба, само-собой, отсутствует. Над очагом висит котелок. Углы завалены узлами и тряпками, поленьями (не иначе спер!). Из всей мебели одна лишь лавка, на которой нынче спал хозяин.
Сам Ракожор не соизволил
— Чё надыть, господа хорошие?
— Двигайся, — коротко приказал я, а когда хозяин захлопал глазами, пояснил. — Освободи местечко, мне присесть надо.
Ракожор — с клочковатой седой бородой, беззубый и лысый, в драных штанах и трех или четырех рубахах, надетых одна на другую, представлял собой облик самого натурального бомжа, хотя, чисто формально он бомжом-то и не был. Все-таки, какая-никакая лачуга у мужика имеется.
Положив на коленях папку, вытащил из нее чистый бланк протокола.
Если разбираться чисто формально, я должен был сейчас взять чистый лист бумаги и взять у старика объяснение. Допрос свидетеля — это уже процессуальное действие, а дело-то еще не открыто. Но встречаться с Ракожором еще раз — слуга покорный. И, вообще — сколько блох сейчас на меня вскочило? А вши по лавке скачут или нет?
Как домой вернусь — все сниму, вплоть до белья и пусть Анька озадачит прачку. И воняет, словно я забрался внутрь помойки. Ух, ну какого ж лешего…
Так, берем себя в руки, делаем вид, что умеем задерживать дыхание в смраде. Или вообще следователь способен не дышать минут двадцать, как ловцы жемчуга.
— Давай, по порядку — фамилия, имя и прочее.
— А зачем?
— А чтобы было, — ответил я. — Спрашивают — положено отвечать. Фамилия у тебя как — Пауков? Имя Андрей? А отчество?
Некрасиво обращаться к подследственному, да такому, который тебя старше на ты, но обращаться к Ракожору на вы было бы еще нелепей.
Сильно выделываться Пауков не стал, сообщил, что по отчеству он Никитыч, от роду сорок девять лет (я бы дал лет семьдесят!), православный. Мещанского сословия. Лачуга эта является его собственностью.
— Что можете сказать по поводу смерти женщины? — спросил я. Уточнил: — Женщина в реке утонула. Желательно, чтобы ты рассказал — где она в реку зашла, где вещи оставила. Вещи ты взял?
— Барин, ничего я не знаю, — заотнекивался Ракожор. — Как вчера вечером спать лег, таки спал. Если бы не разбудили, еще бы спал. Никаких юбок не видел.
Ишь ты, юбок он не видел. А почему не платья, допустим? Но давить на подследственного, указывать на нестыковки — не мой метод. Мы следственные действия проводим сообразно букве закона.
Посмотрев на пристава, спросил:
— Господин Ухтомский, а почему на вашем участке такое безобразие творится?
— Какое безобразие? —
— А вот все это, — обвел я рукой хижину бомжа. — Грязь. Вонь. В тряпках скорее всего крысы сидят. Полная антисанитария. Не дай бог болезнь какая отсюда в город пойдет. Наша с вами задача не только с преступностью бороться, но и с эпидемиями. А здесь, если не чума, так холера или брюшной тиф. Думаю, как вернетесь в участок, приказ нужно отдать — это гнездо антисанитарии обложить соломой и сжечь.
Слегка озадаченный Ухтомский захлопал глазами, потом спросил, кивая на Паукова:
— А этого куда?
— А куда хошь. Успеет выскочит — его счастье, а нет, так пусть тут и остается. Собаку жалко, но думаю, что Бобик не такой дурак — успеет сбежать.
— Ваше высокоблагородие, так остальные дома займутся, — подал голос Фрол, стоявший в раскрытых дверях. Счастливец, он хотя бы воздух нюхает.
— Так вы с господином приставом все и организуете. Пожарных поднимете, пусть они караулят, чтобы только эта лачуга и сгорела, — сказал я. — Не дело, разумеется, обывательские дома палить, но обещаю, что нам награду дадут. Как-никак город спасали. Я ж говорю — на шиша нам такие лачуги? И их хозяева, которые не желают помогать?
Мои полицейские, пусть и не сразу, но докумекали, что к чему. Пристав, переглянувшись с городовым, сказал:
— Тогда надо приказать, чтобы бочку с насосом везли. Река, пусть и рядом, но все равно бегать долго. Соседние дома можно сразу пролить из шлангов.
— Не дотянется пламя, — авторитетно заявил я. — До ближайшего дома саженей двадцать, ветра сейчас нет.
— Багры еще нужно притащить, чтобы сразу — как дом полыхнет, внутрь бревна заваливать, — вставил свою реплику Фрол. — С четырех сторон упремся — сразу завалим. У меня бутыль керосина стоит — могу пожертвовать, чтобы быстрее полыхнуло.
— Нет, Егорушкин, керосин за казенный счет, — назидательно сказал пристав. — Все-таки, не наша самодеятельность, а насущная необходимость. Я деньги выдам, а ты сходишь и купишь. Да и господин следователь считает, что надо жечь.
— Э, господа хорошие, а как же я? А Барбоска мой? — растерялся Ракожор.
— Да, точно, — вздохнул пристав.— Ваше высокоблагородие, а с хозяином-то лачуги что делать? Вот, сгорит он, так и хрен-то с ним. Плакать никто не станет, а дело вы будете открывать?
— Зачем? Пожар потушите, а если кто-то внутри сидел — не наша печаль. Родственники у него есть? Нет. Значит, жалобы никто предъявлять не станет.
— А самого Ракожора — то есть, Паукова, в углях оставим или на кладбище повезем?
— А к чему нам кладбище портить? И возиться-то зачем? — равнодушно сказал я. — А пепелище еще песком да землей засыплем, цветочки посадим, а лопухи сами сверху прорастут. И могилка готовая, и красиво. Пусть тут лежит, вместе с краденой юбкой, бабьей блузкой, да туфлями, что утопленница оставила.