Господнее лето

Муханов Игорь

 Прообразы сверкают изнутри,

 впадая в мир прозрачною рекою.

 «Стеклянный шар покоя над покоем»,

 как Хлебников когда-то говорил.

 И от берёзы кружевная тень

 примеривает плед из паутины,

 и Моцарт с Бахом – редкая картина! –

 на пне играют в шахматы весь день.

И тишина приходит в каждый дом…

***

 У

летних вечеров есть тишина,

 воспетая поэтами России,

 когда собаки, пасть свою разинув,

 язык лиловый кажут, да луна

 всплывает из-за линии смыканья

 земли и неба яблоком в росе,

 колыша лоскуток воспоминанья,

 как самолет на взлетной полосе.

 .

 Из этой тишины родится столб

 прямых надежд на будущее наше…

 .

 Луна опять заваривает кашу,

 стекла царица, опекунша колб,

 идей лабораторных мастерица…

 .

 Нет, на луну не стоит материться!

 .

 И тишина приходит в каждый дом,

 перешагнув высокий подоконник,

 как русских сказок ласковый покойник

 в прозрачном одеянье голубом.

 Вершины сосен гнутся до земли

 до третьих петухов в виденье сонном,

 чтоб кони, у которых гривы – волны,

 детишек в сказку увезли.

Борису Гребенщикову

Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река

Б.Г.

.

Лунным лучом ли, солнечным Волгу измерить –

Астрахань в астрах только счастливо вздохнёт!

Зори здесь чистые, и над лиманами пери

в платьях прозрачных водят все дни хоровод.

Здесь хорошо оттого, что и Русь есть, и дельта.

Утром, в тумане теряет свой берег река.

Ветер-ревун, и безмолвие ровного света:

«Мир безграничен. Бакен не нужен. Пока!»

 .

Вот потому только здесь, в камышовой ловушке,

словно маяк повседневный, рука из воды,

лотос растёт, и лягушки стараются: «Пушкин!

Греки, Арина… Распутица… Алаверды!»

Волга в верховьях мордовья, чувашья, в татарах,

после по-русски ревёт, по-калмыкски поёт.

Только в конце, побывав и в Кремле, и на нарах,

лотос буддийский вживляет в аорту болот.

 .

Пой, мой оранжевый, северный мой, эти кручи,

эту лесную, в духмяной листве благодать.

Дождик пройдёт посевной и местами могучий -

нам ли колосья в мокрых полях собирать?

Вон, за пригорком, как синяя сильная птица,

Волга мелькнула, в изгибах тугих парусов…

Лотос - он логос, он гнёт жестяную

ключицу,

песней-клюкою в сердце ночное стучится:

– Эй, просыпайся… Я - Волга без берегов!

И красуется яшма – цементу подруга, сестра...

***

 Высыхающий сахар катуньской прозрачной волны

 на камнях-малахитах рисует узор Хокусая.

 С Теректинских отрогов японские вишни видны –

 в розоватых шарах говорлива пчелиная стая.

 Кочергой и ухватом идет в наступление день –

 ну-ка, брат, помяни ледяную Белуху!

 Словно бредень, струится тончайшая тень,

 карасей доставляя веселому певчему слуху.

 Быт, обеты, бетономешалка с утра

 шелестит во дворе, как листва во дворце Хокусая,

 и красуется яшма – цементу подруга, сестра,

 и березка воздушна, и в сердце танцует, босая.

Солярис земной начертался в полоске заката…

***

 Вот волны, дружок мой… Пока существуют на свете,

 миры отражают, вершат незаметный свой труд.

 То розу покажут, то Моцарта в царской карете,

 которого лошади к дому Сальери везут.

 У века в изгоях лишь тень прошлогодней соломы:

 годится для дела и самый шершавый предмет!

 По небу несётся каток золотистого грома

 и ноздри щекочет озон, как сирени букет.

 .

 Опрятен песок, приводящий нас снова к причалу,

 и светел астрал, что пугает ночами зевак.

 В нём валенки Ленин по-шушенски ловко тачает,

 и Карбышев в бане согреться не может никак.

 А с ветром – смотри ж ты! – то выгнется влага морская,

 то вниз устремится, где ждёт её донный елец…

 Где Павлик Морозов сизифовы камни таскает

 и шепчет «прости нас!» его убиенный отец.

 .

 Солярис земной начертался в полоске заката.

 Кто смазал зелёнкой слои каменистого дна?

 Платоновых мыслей планктон и дорога возврата

 сплелись меж собою, и новая правда видна.

 Она из кровавой воды к нам навстречу выходит,

 как вышла когда-то медуза на берег морской

 в рейтузах махровых, с кривою ухмылкой Мавроди,

 и смену стихий назвала для себя красотой.

Из алтайского дневника