Господнее лето
Шрифт:
в шляпе-листочке – чем не цыган-конокрад?
Время лимонницы-бабочки, звонницы-детства.
Время находок, и каждое стеклышко - клад.
Пух тополиный мчится-несётся куда-то
улицей пыльной, лета короткой тропой.
Доски заборные – в длинных шинелях солдаты -
честь отдают, лишь махнешь им приветно рукой.
.
Кто в этом мире я есть? Только атом сознанья,
доза рентгена, кольнувшая клетку лучом.
Как далеки от отдельности,
мысли в то утро, у века за старым плечом!
Птичкою быть, тягачом-большегрузом не в тягость
было в то утро, а то и смычком скрипача,
что извлекал из струны скандинавскую сагу,
как поднимала топор свой рука палача.
.
Словно икону, створки сознанья открою.
Жив ли тот мальчик? Жив, только в дерево врос!
Сверху покрылся мыслей светящихся роем,
снизу растаял, чтоб видели: дело - всерьёз!
Духу открылся, ведает жизни причину,
рифмы пасёт, как афганскских овечек стада,
и порошком «Se la vie» изживает мужчину,
чтобы инь-ян зародился, как в небе звезда.
Посланные в мир за молоком…
***
Мало кто на родине нас ждёт:
лишь ольха да речка с камышами,
где мальков ловили малышами
и не знали азбуку забот.
Мало кто на родине нас ждёт.
.
Забываясь в утренней игре,
путали мы с куклами девчонок.
Солнца свежеструганный бочонок
плыл, качаясь, в жидком серебре.
.
И по светлым залам проходя,
дух тепла озвучивал берёзку,
а гроза казалась нам расчёской
для волос внезапного дождя.
.
И, живя, не ведали о том,
как в другую жизнь входили утром:
тонкие, прозрачные, как будто
посланные в мир за молоком...
Застольная песня
Баиру Дугаржапову
.
Опять на восток, за последний кордон поселений,
туда, где равнины Монголии, вольное ржанье коней,
туда, где любовь и молитва - прекрасные сени,
ведущие в глубь пожелтевших от дум букварей.
.
Возьми меня, полдень, в свои золотые ладони
и теплому небу опять и опять покажи!
Я в этих степях с Богдо-ханом когда-то долдонил
и спал с поселянкою в мягко
.
И стрелы летели, и бег становился судьбою,
когда по указу метали, и ты уходил от погонь,
а после, а после, к живому припав водопою,
ты пил из лоханки луны благодатный огонь.
.
В Монголии мягко живется и радостно спится,
и тень моя бродит средь спекшейся к лету травы,
и шелком китайским, и русским струящимся ситцем
опять перевязано горло у грешной молвы.
.
И снова Баир, испытующим глазом нацелясь
на вечность, на дружбу, выводит меня на простор,
где каждому соль вручена и подарена цельность,
и лучшая песня струится с языческих гор.
Любовь одна излечивала раны...
***
Тянулся день, молитвенный и странный,
как свет большой надежды впереди,
как дно немолодого океана
с разрезами и рыбами в груди,
как паровоз, состав с рудой везущий
в заштатный зауралья городок,
как ситец платья, о любви поющий,
как воздуха целительный глоток.
И ты была упрятана в Египет
в том дне указом грозного царя,
за то, что воздух был ветрами выпит,
и пахла мартом охра октября.
За то, что нас любовь вела куда-то
в том дне, законам долга вопреки,
и всюду молчаливые солдаты
чинили ружья, словно мундштуки.
Тянулся день войсками Чингиз-хана,
и на привале кратком, в звездный час
любовь одна излечивала раны
ко всем стрелявшим – всем любившим нас.
Субботний дивертисмент с участием Поэта
Владиславу Кузнецову
.
. .
1
.
Когда он кончился, как лето,
с цветами, птицами, травой,
он попросил судьбу поэта
в её оправе непростой.
Но из оправы выпал камень,
что вёл поэтов на дуэль…
Что делать с этими руками,
уже поднявшими свирель?
.
2
.
Он пустоту потрогал чувством: