Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Час спустя на бульварах вечернее веселье Парижа внезапно отодвинуло его поездку куда-то в далекое прошлое. Он решил быть твердым и облегчил душу, осыпая г-жу Арну бранными эпитетами:
— Идиотка, дура, скотина! Незачем больше и думать о ней!
Вернувшись домой, он нашел у себя в кабинете письмо на восьми страницах голубой глянцевитой бумаги с инициалами Р. А.
Оно начиналось дружескими упреками:
«Что с вами, друг мой? Я скучаю».
Но почерк был такой ужасный, что Фредерик уже хотел отшвырнуть письмо, как вдруг в глаза бросилась приписка:
«Я рассчитываю, что вы завтра поедете со мной на скачки».
Что
Фредерик разобрал: «Недоразумение… пойти по неверному пути… разочарования… Бедные мы созданья!.. Подобно двум потокам, которые сливаются…» и т. д.
Этот стиль не соответствовал обычному языку лоретки. Что же за перемена тут произошла?
Он долго держал в руке эти листочки. От них пахло ирисом, а в очертании букв и в неровных промежутках между строками было что-то напоминавшее беспорядок в туалете, и это смутно волновало его.
«Почему бы не поехать? — подумал он наконец. — А если узнает госпожа Арну? Ну и пусть узнает! Тем лучше! И пусть ревнует! Я буду отомщен».
Капитанша была готова и ждала его.
— Вот это мило! — сказала она, взглянув на него своими красивыми глазами, и нежными и веселыми.
Она завязала ленты шляпки, села на диван и замолкла.
— Что же, едем? — сказал Фредерик.
Она посмотрела на часы.
— Ах, нет! Не раньше, чем часа через полтора.
Она как бы сама ставила этим предел своей нерешительности.
Наконец пробил назначенный час.
— Ну вот, andiamo, caro mio! [137]
И она в последний раз пригладила волосы, отдала приказание Дельфине.
— Вернется барыня к обеду?
— Нет, зачем же? Мы вместе пообедаем где-нибудь, в «Английском кафе», где захотите!
137
Идем, милый! (ит.).
— Прекрасно!
Собачонки тявкали около нее.
— Их лучше взять с собой, правда?
Фредерик сам отнес их в экипаж. Это была наемная карета, запряженная парой почтовых лошадей, с форейтором; на запятках стоял лакей Фредерика. Капитанша была, видимо, довольна его предупредительностью; не успела она усесться в карету, как спросила, бывал ли он в последнее время у Арну.
— Целый месяц не был, — сказал Фредерик.
— А я встретила его третьего дня, он даже хотел сегодня приехать. Но у него всякие неприятности, опять какой-то процесс, уж не знаю, что там такое. Вот странный!
— Да! Очень странный! — Фредерик прибавил равнодушно: — А кстати, вы все еще видаетесь… как его зовут? С этим бывшим певцом… Дельмаром?
Она сухо ответила:
— Нет! С этим кончено!
Итак, разрыв не подлежал сомнению. У Фредерика возникла надежда.
Они шагом проехали квартал Брэда; на улицах, по случаю воскресенья, было безлюдно, в окнах показывались лица обывателей. Экипаж покатил быстрее;
Ее шляпка из соломки, отливавшей перламутром, была обшита черным кружевом. Капюшон ее бурнуса развевался на ветру, а от солнца она закрывалась лиловым атласным зонтиком, островерхим, как кровля пагоды.
— Что за прелесть эти пальчики! — сказал Фредерик, тихонько взяв другую ее руку, левую, украшенную золотым браслетом в виде цепочки. — Ах, премилая вещица! Откуда она у вас?
— О! Она у меня давно, — ответила Капитанша.
Молодой человек ничего не возразил на лицемерные слова.
Он предпочел «воспользоваться случаем». И, все еще держа кисть ее руки, он прильнул к ней губами между перчаткой и рукавом.
— Перестаньте, нас увидят!
— Ну так что же?
Проехав площадь Согласия, они свернули на набережную Конферанс, а потом на набережную Бийи, где в одном из садов заметили кедр. Розанетта думала, что Ливан находится в Китае; она сама засмеялась над своим невежеством и попросила Фредерика давать ей уроки географии. Потом, оставив справа Трокадеро, переехали Иенский мост и наконец остановились среди Марсова поля, рядом с другими экипажами, уже стоявшими перед ипподромом.
Неровную поверхность поля усеял простой люд. Любопытные устроились на балконе Военного училища, а оба павильона за весами для жокеев, две трибуны в кругу и третью против королевской ложи заполнила нарядная публика, которая, судя по манере себя держать, почтительно относилась к этому, еще новому, роду развлечений. Публика скачек, в ту пору более своеобразная, имела и облик менее вульгарный; то были времена штрипок, бархатных воротников и белых перчаток. Дамы в ярких платьях с длинными талиями, расположившиеся на скамейках трибуны, напоминали огромный цветник, на фоне которого темными пятнышками то тут, то там выступали костюмы мужчин. Но все взгляды были направлены на знаменитого алжирца Бу-Маза, [138] невозмутимо сидевшего между двумя офицерами генерального штаба в одной из отдельных лож. Зрители на трибуне Жокей-клуба были сплошь важные господа.
138
Стр. 501. Бу-Маза (род. в 1820 г.) — один из арабских вождей, оказывавших упорное сопротивление французской армии в Алжире. Однако, благодаря соперничеству с эмиром Абд эль-Кадиром, в 1845 г. Бу-Маза сдался французам, был торжественно препровожден в Париж и там окружен роскошью и почетом.
Самые восторженные любители поместились внизу, у скакового круга, обнесенного двумя рядами столбов с протянутыми на них веревками; внутри огромного овала, образуемого ими, орали торговцы напитками, другие продавали программы скачек, третьи — сигары; гул не утихал; взад и вперед сновали полицейские; колокол, висевший на столбе, покрытом цифрами, зазвонил. Появилось пять лошадей, и публика уже заняла свои места.
А меж тем тяжелые тучи задевали своими завитками верхушки вязов. Розанетта боялась дождя.