Госпожа моего сердца

Кинсейл Лаура

В высочайшем церковном суде ему сообщили, что он должен подождать и что пока требовалась только Изабелла. Какой-то горбун протянул к нему руки, прося подаяния, и Рук сунул ему монету. Немой горбун промычал что-то и поклонился.

Все утро он просидел там, чувствуя себя почти голым без доспехов. Он никак не мог ничего придумать, разве что отказаться от своих собственных слов и оказаться ложным свидетелем перед всеми собравшимися, перед епископом и церковью. Хуже всего было то, что они могли загнать его в угол своими религиозными вопросами,

запутать его, как это делала она, и добиться того, что он будет готов поклясться в чем угодно.

За ним пришли трое клириков. Он поднялся и последовал за ними по коридорам, вверх по лестнице, пока они не попали в квадратную комнату с высоким потолком. В ушах у него шумело. Ему бросилась в глаза абсолютная тишина, насыщенные цвета, фрески на всех стенах и много ярко разодетых людей. Но в следующую секунду он был вынужден двинуться дальше. Затем он склонил свою обнаженную голову и встал на колени перед епископом.

«Сир Руадрик из Англии», — произнес хорошо поставленный голос по-французски.

Мягкие туфли и шитый золотом край белой и красной мантий — вот и все, что видел Рук.

— Есть ли на то твоя воля, чтобы супруга твоя приняла постриг и жила целомудренно и вдали от мирских соблазнов?

Рук уставился на туфли. Постриг?

Он приподнял голову повыше, и теперь ему стали видны колени епископа. Изабелла никогда ничего не говорила про постриг…

Неужели она бросит его? Станет монахиней?

— Он поклялся, — голос Изабеллы эхом отразился от высоких стен собора. Она говорила по-английски, но переводчик быстрым бормотанием передавал содержание ее ответов.

— Молчи, дочь моя, — ответил епископ. — Твой муж должен сказать сам.

Рук ощутил, что все повернулись к нему. Огромная толпа незнакомых людей разглядывала его спину, ожидая ответа. Он не был к этому готов и чувствовал, как какая-то железная рука сжимает его горло.

— Вы понимаете меня, сир Руадрик? Ваша жена пожелала принести клятву целомудрия и отойти от мирской суеты к созерцанию и раздумьям. Она может найти себе место среди францисканцев в Сант-Клауде, если вас это интересует.

— В Сант-Клауде, — повторил он с глупым выражением лица. Он поднял глаза и увидел, что епископ внимательно рассматривает его.

— Вы понимаете французский? — спросил прелат.

— Да, мой господин, — ответил Рук. Епископ одобрительно кивнул.

— Жена не имеет прав на свое собственное тело, но муж ее. Точно так же не муж имеет право распоряжаться собой, но жена, — говорил он нараспев. — Поэтому она должна получить твое разрешение сделать это. Согласен ли ты, сын мой, позволить своей жене принять клятву целомудренности?

Его спросили, согласен ли он. Значит он мог сказать «нет». Он поднял голову и увидел, что Изабелла стояла и, плача, смотрела на него. Она безмолвно умоляла его.

Изабелла.

Он представил себе, как он откажет ей и силой поведет домой. Затем представил, как потеряет ее, если скажет «да».

Она

издала глубокий стон, словно умирая, и моляще протянула к нему руки.

Он отвернулся от нее и молча опустил голову.

— Да, мой господин, — сказал он хрипло. Епископ подался вперед. Рук сжал свои ладони и протянул их вперед. Епископ дотронулся до них, закрепляя его согласие. Теперь у него больше не было жены. Настоящей жены. Собственно, теперь он даже не знал, женат он или нет.

— Можешь встать, сын мой, — сказал епископ. Рук встал. Он начал было кланяться, отступая назад, но прелат поднял руку.

— Сир Руадерик. Верите ли вы, что видения этой женщины идут от Бога? — спросил он мягко.

— Да, мой господин, — Рук знал слишком хорошо, что надо отвечать уверенно и твердым голосом. Любой другой ответ был бы понят как свидетельство того, что ее видения посланы дьяволом.

— Вы последовали за ней, чтобы проповедовать вместе?

— Она моя жена, — сказал Рук, однако почувствовал сомнение и добавил: — Была женой. И я не мог… мой господин, позволить ей уйти от дома так далеко одной.

— И вы не требовали от нее остаться дома, чтобы хранить очаг семейной жизни?

Рук чувствовал стыд и позор от того, что не смог заставить ее остаться дома, что он, муж, не смог приказать своей собственной жене.

— Ее видения призывают ее, — сказал он в отчаянии. — Она слуга самому Господу.

Его слова замерли, и воцарилась абсолютная тишина. Он чувствовал, что в душе все смеялись над ним, над его странными объяснениями.

— И вы дали ей торжественную клятву целомудрия пять недель назад по дороге в Реймс?

Рук беспомощно смотрел на епископа.

— Повинуясь видениям этой женщины, — настойчиво повторил епископ, — вы храните целомудрие в вашем браке?

Рук опустил голову:

— Да, — пролепетал он, глядя на яркие кафельные плиты пола. — Да, мой господин.

— О! Не думаю, — произнес веселый женский голос. — Он совсем не целомудрен. Наоборот, он готов к прелюбодеянию и даже совершает его.

Потрясенный Рук застыл, не веря своим ушам.

— Нет, я никогда не… — слова застряли у него в горле, когда он, повернувшись, понял, кто обвинял его. Это была та самая дама с соколом. Сейчас она стояла в одном роде (5, 03 метра) от него.

Она шагнула вперед, бросила взгляд на него через плечо и сделала реверанс епископу. Ее глаза, окруженные длинными черными ресницами, были светло-голубыми. Не чисто голубыми, а отливающими сиреневым оттенком ее платья. Ее возраст трудно было определить. С одинаковым успехом она могла оказаться юной, как Изабелла, или старой, как вечность. На клобучке ее сокола сияли изумруды.

Рук почувствовал, что его лицо запылало.

— Я не прелюбодействовал, — сказал он хрипло.

— А разве мысль не такой же грех, как деяние? — спросила она, обращаясь к епископу, но глядя на Рука. Ее чистый голос резонировал в зале.