Госпожа моего сердца

Кинсейл Лаура

— Это справедливо. Но если у вас нет иных свидетельств, то это дело касается отпущения грехов на исповеди.

— Конечно, — она улыбнулась равнодушной и спокойной улыбкой и, приподняв свои юбки, стала отступать. — Боюсь, что я зашла слишком далеко в своих предположениях. Я просто лишь хотела уберечь ваше святейшество от оскорбления слышать такие заявления о целомудрии от такого человека. Он слишком смело на меня смотрел вчера, смутив меня.

Слабый звук протеста вырвался у Рука, но он не мог отрицать этого, ведь он и вправду смотрел. Значит, он совершил прелюбодействие в

своем сердце. Он возжелал ее — смертный грех! Его глаза встретились с ее взглядом, и он почувствовал, что она насквозь видела его и осознала, что и он догадался об этом.

— Мне жаль, что вы были обеспокоены в святом месте, моя госпожа, — произнес прелат. Однако его тон не выказывал особого беспокойства или недовольства.

— Скромность в манере поведения и в платье, дочь моя, умерит храбрость недостойных мужчин. Но ваше замечание весьма ценно. Сир Руадрик, вы можете поклясться в том, что вы чисты не только в действиях, но и в мыслях?

Рук подумал, что, видно, сам Господь Бог пожелал подвергнуть его этому унижению и страданию. Зачем бы еще нужно было присутствие такого большого количества людей. Ведь он был никем и ничем для них всех.

Он не мог себя заставить отвечать здесь, перед всеми и перед ней. Ведь, может быть, она — посланец Божьей истины, хотя, по правде говоря, ему казалось, что ей подходит больше роль посланца дьявола, чтобы смущать мужчин.

Молчание висело в зале, как приговор. Рук посмотрел на даму, затем на влажное от слез лицо Изабеллы, закрыл глаза и покачал головой:

— Нет.

— Сир Руадрик, — жестко молвил епископ. — Своим признанием того, что вы нечисты, клятва, данная вашей жене, не может считаться верной.

Когда переводчик закончил перевод, Изабелла зарыдала, причитая…

— Молчание! — прогремел епископ, и даже Изабелла умолкла, захваченная врасплох. В возникшей тишине он продолжил: — Вам нужно исповедаться, сир Руадрик. Пусть там отпустят вам ваш грех. В отношении же другого… — Он посмотрел на Изабеллу, которая успела подползти к нему и теперь лежала у его ног, моляще ухватившись за подол его мантии. — Обычно один супруг не может принять клятву целомудрия, если другой не согласен поклясться в том же. Само согласие недостаточно, поскольку без утешения подвергнуть свое тело такому ограничению за благо быть ближе к Богу, соблазны плоти могут оказаться слишком великими. — Он посмотрел на Рука. — В отсутствии настоящей преданности слову, вы понимаете разумность таких требований, сир Руадрик?

Рук весь горел. Он кивнул. Епископ поднял руку.

— Тем не менее, эта женщина кажется мне особым случаем. И я позволю ей вступить в монашество и жить в согласии с его законами без клятвы мужа. После того, как я проверю истинность ее суждений и глубину веры и при условии удачного исхода испытаний, ей может быть дарована возможность служения Богу.

Когда Изабелла услышала этот перевод, она стала целовать низ одежды епископа, явно собираясь впасть в экстаз. Епископ сделал знак рукой, и Рука подхватили и повели к двери. Он вырвал руку из объятий клирика и повернулся назад, но толпа уже двинулась и отгородила его. Уже в коридоре он увидел, как дама с соколом, досадливо морщась,

с лицом, полным страдания, зажимала себе уши, в то время как Изабелла кричала во весь голос. Дверь затворилась.

Какой-то церковный служитель обратился к нему, заявив, что он должен сделать взнос в тридцать семь золотых флоринов, который пообещала Изабелла, и проинформировал, что этот взнос должен быть уплачен сразу же.

Тридцать семь золотых флоринов — это были все его деньги, которые он сумел накопить, получив выкуп за двух французских рыцарей, плененных им в битве при Пуатье. Служащий взял их, тщательно пересчитал и проверил, пробуя каждую монету на зуб, прежде чем бросить ее в святой кошелек.

Рук шагал на свой постоялый двор точно во сне. Там он вначале отправился в конюшню, чтобы удостовериться хотя бы в реальном существовании своего коня и меча, когда все остальное, казалось, изменилось и исчезло.

— Уже забрали, — сказал хозяин постоялого двора.

Рук схватил его за горло, отшвырнув метлу, которую тот держал.

— Клянусь небом, я заплатил тебе сполна! — Он оттолкнул хозяина, и тот грохнулся спиной о стену. — Где они?

— Священник! — крикнул тот, быстренько отползая на безопасное расстояние. — Священник приходил сюда, чтобы забрать их, сир! Ваша добрая жена… — Он поднялся на ноги. — Она разве не собирается стать монахиней? У него же была печать епископа! Дар церкви, от ее имени. Он сказал, что вы не возражали. Печать епископа, мой добрый господин. Иначе бы я не позволил им забрать все это. Ни за что на свете!

Рук чувствовал себя так, словно его ударили секирой — все еще на ногах, но голова уже идет кругом.

— Они забрали моего коня? — спросил он чужим голосом.

— Оружие и доспехи тоже. — Стоя на безопасном расстоянии, владелец постоялого двора позволил себе усмехнуться. — Кровопийцы! Они еще заставили меня сбегать наверх, чтобы я им принес вашу кольчугу и шлем.

Изабелла оставила его безоружным.

Тридцать семь золотых флоринов. Как раз столько, сколько, как ей было известно, было у него в кошельке. И еще коня. Меч. Доспехи.

Он обхватил голову руками и поднял лицо к небу. Тяжелый стон вырвался у него из груди, жуткое рычание, которое эхом отразилось от стен каменных построек, как крик раненного зверя. Слезы бессильной ярости навернулись на глаза Рука. Он прислонился спиной к стене и медленно опустился на землю. Там, в грязи, он сидел не замечая времени, обхватив голову руками.

— Вы можете подать на них прошение в суд. И если они были не правы, вам все вернут, — любезно продолжал хозяин постоялого двора.

Рук только зло рассмеялся в ответ:

— Сколько все это может продлиться?

— А кто знает? Пару лет, наверное.

— Да, и стоить это будет столько, что хватит на двенадцать кобыл.

— Это верно, — с готовностью согласился тот.

Рук продолжал сидеть на земле в том же положении. Он слышал, как хозяин ушел, слышал, как какие-то люди говорили, проходя мимо. Он не хотел двигаться. Ему некуда было идти. У него больше не было ни жены, ни денег. Ничего. Он все еще никак не мог осмыслить всю чудовищность случившегося.