Гость из будущего. Том 2

Порошин Влад

— Нет, я хочу сказать, что я вас очень…. Да что же это за гудки? — Быков-Зайчик несколько раз дунул в трубку. — Почему в трубке постоянно что-то гудит?

— Потому что вам нельзя пить! — Нонна-Наташа топнула ножкой.

— Это вышло как-то стихийно.

— Спокойной ночи, товарищ Зайчиков, — сказал актриса, и решительно пошагала в подъезд.

— Я не Зайчиков, я — Кроликов, — виновато пролепетал Быков-Зайчик. — Ап-чи. То есть Кролик.

Актёр повесил трубку, посмотрел на круглую луну и, пошатываясь, вышел из телефонной будки и одновременно за пределы кадра. Затем Леонид Быков, устало

плюхнулся на скамейку и скомандовал:

— Стоп, снято. Что-то, братцы, я устал. Совсем запарился.

— Тогда сейчас быстро выпили по кофейку и пишем второй технический дубль, — заворчал я. — Париться в бане, отдыхать на природе и гулять по берегу Черного моря, товарищи киносъёмщики, будем потом, когда сдадим кинокомедию в Госкино.

Я нажал кнопку на пульте, которая выключала табличку «Тихо, идёт съёмка» на входе в павильон, и буквально через секунду в помещение влетел ещё один «запаренный» товарищ, дядя Йося Шурухт:

— Феллини, срочно к директору Илье Николаевичу! — закричал он, распугивая технических работников. — Будут ругать — кайся, будут критиковать — не выступай.

— А если станут унижать, можно не вставать на колени? — пробурчал я.

— Балабол! — рявкнул Шурухт.

Глава 10

Директор «Ленфильма» Илья Киселёв родился в Каховке, в городке, основанном на месте крымскотатарской крепости Ислам-Кермен. Из-за чего каких только кровей не было намешано в нашем руководителе. И иногда в гневе Илья Николаевич напоминал цыганского барона, который сейчас схватится за нож и с криком «зарежу» бросится в бой.

— Ты посмотри, что наделал? — прорычал Киселёв, ткнув пальцем в угол кабинета, где лежал новый мешок писем.

Кстати, тот факт, что народ со всей страны слал по поводу моей короткометражки целые килограммы писем, выводил из себя не только директора киностудии, но и многих маститых режиссёров, к которым никто не писал.

— Марки хорошие есть? — спросил я, пытаясь держать постную мину на лице. — А что, вдруг что-нибудь редкое к конверту пришпандорили? У нас народ талантливый, он может всё, — я подошёл к бумажному мешку и схватил первое попавшееся письмо в руки, которое прислали из Челябинска. — Между прочим, в мире есть такие редкие экземпляры, которые из-за печатного брака были изъяты из обращения, но кое-что люди уже успели приклеить к конверту. И теперь эти раритеты стоят огромных денег.

— Отцепись от почты! — рявкнул Илья Николаевич. — Сядь! Ведёшь себя, как Дунька Распердяева.

— Почта России — жди, пока рак на горе свистнет, — пробурчал я и, вернув письмо на место, присел напротив Ильи Николаевича. — Если есть ко мне какие претензии, то я не виноват. Ничего не знаю, ничего не видел, веду здоровый образ жизни, перед сном читаю Энгельса в переводе на белорусский язык.

— Не тарахти. И без тебя голова гудит.

— И вам значит, Энгельс не зашёл?

— Не перебивай! — заорал Киселёв, стукнув кулаком по столу так, что закачалась его любимая настольная лампа.

— Я за вашу лампочку больше платить не буду, — буркнул я.

Тогда Илья Николаевич наградил меня таким взглядом, что я решил больше человека не нервировать. Директор же тяжело вздохнул, выдвинул верхний ящик стола и выложил на

столешницу ещё одну телеграмму. Какого она была содержания, мне разглядеть не удалось, но подпись я прочитал моментально, так как там было напечатано: «Н. Хрущёв». «Ну, всё, допрыгался, — подумал я. — Теперь отправят в Нарьян-Мар снимать про тяжёлую жизнь оленеводов и нелёгкую судьбу ездовых собак. Дошутился, Феллини».

— Эта телеграмма пришла сегодня утром, — со скорбным лицом произнёс Илья Киселёв. ­– Сам товарищ Никита Сергеевич Хрущёв посмотрел твоё кинопроизведение, — он ещё раз тяжело вздохнул. — Теперь сам должен понимать — дело твоё табак. Готовь, эх, готовь карман шире, премию тебе выписали! Ха-ха-ха, — загоготал он. — Что, сморишь как Дунька Распердяева? Ха-ха! Госкино с твоей безделушки, которую ты состряпал за один день, напечатало полторы тысячи копий. Вот ознакомься.

Илья Николаевич вынул из бумажной папки ведомость, по которой всей съёмочной группе были начислены солидные суммы денежных вознаграждений. Всех меньше, по 700 рублей, получили звукорежиссёры и технические работники. Остальным членам группы причиталось разовое вознаграждение от тысячи рублей и более. Исполнителя главной роли Савелия Крамарова поощрили премией в две тысячи целковых. А мне как автору сценария и режиссёру постановщику выписали больше всех — две с половиной тысячи.

— Не зря мы в Москве заехали к Аджубею, — довольный своим розыгрышем произнёс товарищ Киселёв. — Теперь ты осознаёшь, что детектив, над которым ты работаешь, не должен получиться хуже короткометражки?

— Ху, — выдохнул я, и непроизвольно схватился за бок, так как в той жизни при стрессах у меня кололо именно в боку. — Считайте, что уже снято гениальное кино. Актёры — звезда на звезде, и звездой погоняет. Я ручаюсь, что мы просто порвём советский кинопрокат.

— А вот у меня есть сомнения. — Илья Николаевич открыл ещё одну бумажную папку и показал мне фотопробы моих актёров. — Это кто такой?

Директор протянул мне фотокарточку Александра Пороховщикова, который позировал в чёрной водолазке и свето-серой куртке.

— Замечательный актёр, боксёр, лучший кандидат в советском союзе на роль капитана Андрея Ларина, — хмыкнул я. — Хоть кто-то у меня в кадре будет драться без дублёра.

— Драться без дублёра, — проворчал Киселёв. — Ему 25 лет, а он нигде пока не засветился. А вдруг не потянет роль? Вдруг он просто смазливый парень?

— Не засветился? Значит, мы его засветим, — хмыкнул я. — Это жизнь, Илья Николаевич, кто-то выстреливает в раннем возрасте, кто-то в позднем, а кто-то, увы, никогда. Я за Пороховщикова ручаюсь головой.

— А сёстры Вертинские? — директор протянул мне ещё две фотографии.

На одной Марианна была в чёрных брючках, серой блузке и в белом пиджачке. На этом фото она изображала иностранную туристку из Западного Берлина. На второй фотографии, тоже чёрно-белой, Анастасия позировала в облегающем фигуру платье до колена и в коротком жакете. В реальности жакет был красный, а платье молочного цвета, но для моего черно-белого кино это не имело никакого значения.

— Сёстры Вертинские — это наше национальное достояние, они собой легко украсят любую даже самую бездарную киношку, — буркнул я. — Не вижу никаких проблем.