Государь
Шрифт:
Однако первое, жалкое, впечатление прошло, когда Духарев, вслед за Добрыней, вошел в дом.
Внутри изба смотрелась куда основательней, чем снаружи. И – небедно. Шкуры на стенах, посуда не только глиняная, но и медная. И оружие имелось: два охотничьих лука без тетив, копья-рогатины. Даже боевая секира наличествовала.
В доме суетились бабы. Сдвигали лавки, накрывали на стол, переливали мед из корчаги в кувшины…
Мужиков – ни одного. Только малолетние пацанчики.
– Люди где? – спросил Добрыня, опростав поднесенную чашу.
– В лесу промышляют,
– Что так? – недовольно проворчал Добрыня. – Велел же, чтоб ждали.
– Так и ждем, – спокойно ответила тетка. – Дичинка свежая будет на угощение, рыбка…
– Пойдем-ка на воздух, воевода, – сказал Духарев Добрыне. – Хочу еще разок оглядеться.
– Наглядишься еще, – отозвался Добрыня. – Все твое же.
Но из избы вышел.
А в селище как раз заезжали посланные за поросятами. С добычей, естественно.
– Илья где? – опередив Духарева, спросил Равдаг.
– За свинкой погнался, – ответил один из воев, Фроди, старший сын киевского нурмана Хриси, взятый в отроки год назад, белокурый и синеглазый красавец, обещавший вскоре выйти в отменные вои.
– А вы – что же?
– А мы – нет, – ухмыльнулся Фроди. – Чаю: со свинкой-то он и один управится. Вот, кабы девка, тогда б я в охотку пособил!
Фроси хорохорился. Но – имел право. Они с Ильей с недавнего времени друзья – не разлей вода. После того как Илья нахального нурманчика малость поучил уважению, как следует изваляв в пыли.
Равдаг вопросительно взглянул на Духарева: может, послать кого? Но Сергей Иванович отрицательно покачал головой.
– Что скажешь? – спросил Добрыня. – Годное место для города?
– Леса на частокол хватит, – ответил Духарев. – Людей маловато.
– Найдешь?
– Найду. Тут, чай, не Дикое Поле. Мирных смердов посажу на землю. Здешних тоже не обижу. Вот там пристань поставлю… – Сергей Иванович задумался: – …Нет, лучше дно углублю. А на том холме, где идол торчит, церковь поставлю.
– Не боишься, что местные за бога своего обидятся? – спросил Добрыня.
Сергей Иванович усмехнулся.
– Да пусть бы и обижались. Но не будут. Это не их божок. Так, для гостей проезжих.
– Почему так думаешь? – заинтересовался Добрыня.
– А ты поезжай да посмотри, что ему принесли. Всё старое да ненужное. А их боги – лесные. В лесу и спрятаны. Но я их найду. Попозже. Когда укреплюсь немного.
– А сумеешь? – усомнился полянин Добрыня. – Лесовики свое прятать умеют. И ведают о том лишь немногие.
– Вот немногие покажут, – пообещал Духарев. – Уж я того, ведающего, как-нибудь признаю.
Добрыня, отвернувшись, украдкой перекрестился.
Сергея Ивановича это позабавило. В отличие от многих, Добрыня принял Христа истово, но от старых суеверий не избавился. У Духарева же, несмотря на его давнее христианское вероисповедание, была репутация ведуна. А ведунов, колдунов и прочих им подобных епископ византийский клеймил в каждой проповеди. И, напрочь забыв о христианской кротости, призывал бить бесовских отродий беспощадно…
Духарев не стал объяснять дяде великого князя, что для распознавания местных жрецов никакого ведовства не требуется. Одежка, лик и специфический набор «украшений» выдают их так же легко, как борода, ряса и нагрудный крест – христианского священника. А если кому-то из языческих пастырей вдруг взбредет в голову замаскироваться (что маловероятно), то его все равно выдаст особая речь и еще вернее – отношение к нему местных язычников.
Добрыня не рискнул уточнять, каким именно образом Духарев намерен получить от жрецов нужную информацию. Другое спросил:
– А что с капищем сделаешь? Сожжешь? – спросил он.
Духарев покачал головой.
– А смысл? Одно сожгу – два новых построят. Деревьев в лесу хватит. А то и вовсе сбегут, а мне люди нужны. Я им силу покажу. Свою и Бога нашего. Церковь построю, священника поставлю такого, что по-нашему говорит и опыт обращения имеет. Есть у меня такой на примете. И покрестятся мои смерды сами, без крови и принуждения.
– Считаешь, Владимир неправ был, когда народ киевский силой к Христу пригнал? – Добрыня недобро прищурился.
– То Киев, а то лесовики, – ответил Сергей Иванович. – Сильного не гнут, его ломают. А мелкого да слабого ломать не надо. Маленькому человеку что требуется? Чтоб не обижали его, чтоб сытно было и спокойно. Смерд – он как муравей. Ты ему приманку покажи сладкую, он сам к тебе придет. И тропу проложит. И другие смерды по той тропе побегут. А вот, если не муравей мне попадется, а волк, тогда другое дело. Волка – только силой. Слабому он глотку вырвет, а к сильному на брюхе приползет.
– А если не приползет?
– Шкуру сниму и на пол брошу. Другим волкам в назидание. Пойдем, Добрыня, перекусим да горло промочим. Чай, готова ушица…
Сначала ели свое, в дорогу взятое. Потом – уху, что сварили новые подданные Духарева. Затем – молочных поросят, добытых гриднями… И всё обильно запивали согласно вкусам: Духарев и Равдаг – пивом. Добрыня и старший над его гридью – местным медом.
Кушали неторопливо, с разговорами степенными, уважительными.
Снаружи было веселее. Там уже мерились силой дружинники Сергея Ивановича и Добрыни. Мерились по-дружески, поскольку все всех знали, а многие и в одном строю когда-то стояли. Но духаревские были – круче. Поскольку набирал их Сергей Иванович именно по этому принципу. В отличие от Добрыни, которому, помимо воинской доблести, важна была и личная преданность. В десятниках у него в личной дружине только поляне ходили. Редко когда – кривич или сиверянин. Да и то если служил Добрыне еще с тех времен, когда они с племянником в Новгороде сидели. Впрочем, общему делу такое отношение не мешало, потому что личная дружина у Добрыни невелика. А в старшей гриди его племянника полян было немного. Меньше, чем хузар. Ядром Владимировой дружины были, как и у его отца, варяги и скандинавы. Природные воины.