Государев наместник
Шрифт:
В доме Богдана Матвеевича уже не блюли старорусского обычая выставлять жену хозяина к дверям для поцелуев гостей. Мария Ивановна поприветствовала всех до начала пирования и затем ушла в поварню, откуда руководила доставкой в парадную горницу печёного, варёного, жареного, хмельного и прохладительного. Слуги, которых по пути неприметно сопровождал ключник Герасим, на подносах, в судках и корзинах доставляли на пиршественный стол всё необходимое, повинуясь приказам хозяйки. Парень, взятый в подносчики из конюхов, пытался утаить пирог со стерляжьей визигой, но был немедленно разоблачен ключником и получил здоровенную оплеуху. Другой по дороге
На Богдана Матвеевича пьяное кружение родственников навевало скуку, но даже намекнуть на то, что пора, мол, дорогие гости и честь знать, было нельзя, родня бы смертельно обиделась. Выручил его своим простодушным поступком Ртищев. Он встал с чашей в руках и сказал, что благодарит за угощение, но ему нужно в царский дворец. Обычно самые важные гости уходили последними, хозяева удерживали их изо всех сил, а тут окольничий и друг Алексея Михайловича ушёл поперед всех. Нечего делать, за Ртищевым скоренько ушли остальные, а Богдан Матвеевич вздохнул и, с трудом раздевшись, упал на широкую скамью.
Проснувшись, он умылся из рукомойника, взял ножницы и подправил бороду. Стукнула дверь, вошёл Герасим, поставил на стол блюдо. Богдан Матвеевич жестом руки отправил ключника вон, сел за стол и взял ложку. Герасим хорошо знал привычку хозяина – поправлять голову похмельным блюдом, ядрёной и острой смесью из ломтиков баранины, смешанных с мелко искрошенными огурцами, огуречным рассолом, уксусом и перцем. Съев несколько ложек похмельного, Хитрово почувствовал, как всё его тело покрылось острыми пупырышками озноба. Это означало, что похмельное подействовало и скоро появится привычная лёгкость в теле и ясность в голове.
– Герасим! – крикнул Хитрово. – Что хозяйка?
– Изволит быть у себя, – сказал, всунув голову в дверь, ключник.
– Оседлай Буяна!
Последний день в Москве Богдан Матвеевич собирался провести в служебных хлопотах. Нужно было решить в приказах несколько важных вопросов о строительстве засечной черты и нового города, доложить царю о своём отъезде и проститься с Ртищевым.
Подтаявший снег за ночь не подмёрз, копыта жеребца проваливались в снежную жижу и подскальзывались на бревенчатом настиле мостовой. На выезде из Китай-города в лицо Хитрово ударил порыв сильного ветра, он нагнул голову к гриве коня и хлестанул его плетью. Нищих на Красной площади меньше не стало, но холодный ветер заставлял их жаться за лавками, лабазами и рогожными кулями торговых рядов. Из Фроловских ворот выехал изрядно снаряженный возок, похожий на нарядную избушку: патриарх, отслужив утреню в Благовещенском соборе в присутствии Алексея Михайловича, отправился отдыхать на своё подворье.
Стрельцы в продуваемом проеме Фроловских ворот вскинулись было на всадника, посмевшего заехать в Кремль, что было строжайше запрещено, но, узнав окольничего, опустили алебарды. На дворцовой площади, как и во всякий день, толпились стряпчие и стольники. Хитрово оставил жеребца у коновязи и медленно пошёл вдоль палат государевых приказов.
Приказ Казанского дворца занимал здание о двух этажах на каменной подклети с небольшими окнами, забранными крепкими решетками. Из подклети доносился разноголосый гомон, в нём содержались узники, обвиненные по делам этого приказа. При неспешке московского судопроизводства многие из них находились
Хитрово был многим обязан старому князю, тот всегда отличал его среди прочих стольников и насоветовал ехать на полковое воеводство в Темников. Мысль Вяземского была проста и здрава: «Ты, – сказал он, – во дворце много не вышаркаешь. Дело тебе нужно, Богдан, мужское, воинское. По нему тебе и цена будет. Хватит тебе шаркать взад-вперёд царской дверью да крюк накидывать. Взлетай выше!»
Вяземский стоял за большим столом, заваленном свитками грамот, и читал одну из них. На поклон и здравие Хитрово он не ответил, а стукнул кулаком по столу и заорал:
– Федька, чёрт! Поди сюда!
Дверь соседней комнаты отворилась, и оттуда вышел подьячий Фёдор Ерзыев, известный всей Москве пронырливый приказной выжига.
– Ты что, сукин сын, на меня опалу великого государя навлечь вздумал! – вскричал князь. – Откуда взялась по приказу недоимка?
Подьячего ругань князя не смутила, он даже бровью не повёл и без запинки ответил:
– Недоимки расписаны. Есть поручные записи должников. А долги образовались из-за дороговизны соли. В Астрахани солить рыбу нечем.
– Ну вот, опять эта соль! – пробурчал Вяземский. – Ладно. Брысь отсюда!
Он повернулся к Хитрово.
– Садись, Богдан! В ногах правды нет.
Вяземский выглядел усталым, под глазами мешки, взгляд потухший.
– Укатали сивку крутые горки, – со вздохом молвил князь. – Вчера, после стычки с Морозовым, упал великому государю в ноги, умолил отставить меня от службы. С четырнадцати лет государям служу, пора и честь знать. Устарел я, стал негоден. Морозов со своей братией, Плещеевым и Чистого, опутали всех тенётами, сил нет на это глядеть.
Вяземский замолчал и мыслью ушёл в себя. Может быть, вспомнил, как подростком отбивался от крымцев за частоколом Гуляй-города под Белгородом, а татары, страховитые в своих вывороченных шерстью наружу тулупах, пёрли со всех сторон на пеший стрелецкий приказ с диким визгом и засыпали русских горящими стрелами. Много раз князь видел смерть, много раз она заглядывала ему в очи, чтобы он не разучился говорить правду всякому человеку, даже великому государю. Вчера в думе он поступил так же. Его не услышали. Оставалось одно – уйти самому, не дожидаясь, пока тебе подставят подножку.
– Уезжаешь? – утверждающе спросил Вяземский. – И правильно делаешь. Я в твои годы Москвы избегал, тускло здесь, маятно. В Москве ты ещё будешь… Ты, я думаю, за деньгами пришел? Федька! Принеси опись расходов Синбирской черты!
Ерзыев подал боярину требуемую бумагу. Тот нацепил на переносье оловянные очки и молвил:
– Великий государь указал дать на черту и новый град три тысячи сто пятьдесят рублей. Думаю, в самый раз, потом у тебя свои прибытки найдутся. Пашенным крестьянишкам выдашь по пяти рублей на домовое строение. Указано государем, что первым делом поставить в новом граде, сразу после церкви, кабак, чтобы прибыток в казну шёл.