Государев наместник
Шрифт:
От воеводского крыльца казаки Агапова оттеснили работных людей подале. Близко были допущены только начальные люди – сотники и приказчики.
Стрелецкий капитан Нефёдов подошёл к крыльцу, низко поклонился воеводе и подал грамоту. Хитрово её неспешно вычел и сказал:
– За свинец и зелье хвалю, эти припасы мы ждали. А вот стрелецкие буяны и греховодники для нас новость. Мы не кланялись Разрядному приказу, чтобы он пожаловал нас стрелецким сбродом. Может, ты что знаешь, Нефёдов?
Ссыльные стрельцы запереглядывались, синбирский воевода
– Мне неведомо, почему их послали в Синбирск, – сказал Нефёдов. – Велено сдать их здесь и идти на Астрахань.
Хитрово задумался. Держать этих буйных людей на горе было бы неразумно.
– Что ж, от даров не принято отказываться, – насмешливо произнес Богдан Матвеевич. – Есть среди вас охотники ловить рыбу?
Ссыльные переглядывались и молчали.
– Я так понимаю, что все вы матерые рыбаки, – сказал воевода. – Григорий Петрович, отправь этот сброд на Ундоровский остров, подале от града. Пусть там живут и рыбу ловят для работных людей. Завтра отправь, а сегодня запри на подгорной стороже. Что ещё, Нефёдов?
– Разреши, воевода, остаться на день здесь. Люди устали, а впереди большой путь.
– Оставайтесь, – сказал Хитрово. – Приказчик Авдеев! Укажи стрельцам место, где стать.
Нефёдов и его стрельцы ушли за Авдеевым, а ссыльных окружили казаки и повели под гору, там им предстояло находиться до утра, когда их посадят на лодки, дадут мешок толокна, соли и отправят до глубокой осени на сырой и комариный Ундоровский остров, ловить рыбу.
С отцом Никифором Богдан Матвеевич, уважая его священнический сан, не стал разговаривать прилюдно, позвал его за собой в избу. Поп поставил свою поклажу у ног жены, перекрестил младенца и отправился за воеводой.
– Как, Никифор, доехал? – спросил Богдан Матвеевич. – Стрельцы не обижали?
– Спасибо, боярин. Доехали хорошо. А стрельцы вели себя смирно, Нефёдов их в кулаке держал.
– Это точно, что в кулаке, – согласился Хитрово. – Такого страховидного громилу на Москве второго не сыщешь. Ты, я вижу, с семейством прибыл. Это хорошо, значит, бежать не думаешь?
– Как бежать! – всполошился Никифор. – Я это место из рук патриарха Иосифа получил. Ртищев боярин и твоя милость этому способствовали. Я сюда пришел до тех пор, пока Господь не призовёт меня, грешного.
Хитрово улыбнулся, поп был прост, как малое дитя, верил каждому слову, даже сказанному в шутку.
– Годи! Никифор, – остановил он попа, готового поклясться перед иконой, что из Синбирска не убежит. – Надо помыслить, где тебя поместить на время. Васятка!
Слуга был рядом.
– Призови ко мне Першина.
– Мне бы не хотелось кого-нибудь утеснять, – робко сказал Никифор.
– Не о тебе речь, а о жёнке с дитём. А теперь поведай, как там Ртищев, Неронов?
– У благочинного Неронова я жил, с окольничим Ртищевым прощался. Он твоей милости грамоту послал через меня. Боже, а я ведь чуть не запамятовал! Тут тебе еще грамотки от Ивана Матвеевича и боярыни
– Экий ты, Никифор, человек! – Хитрово от волнения даже приподнялся с кресла. – Я жду эти грамоты, а ты держишь.
– Помилуй, боярин! Вот они, – Никифор протянул Богдану Матвеевичу прочно увязанные в кожу свитки. – Эх, Богдан Матвеевич! Не хотел я тебе худую весть доносить, но придётся.
– Что такое? Говори!
– Худо на Москве. В день моего отъезда стрельцы и народ бунт учинили. Плещеева, Траханиотова и Чистого толпа разнесла в клочья, их дома сожгли, от этого случился великий пожар.
– А что государь? Что с ним? – Хитрово вскочил с кресла и схватил попа за плечи.
– Великий государь цел. Люди злы на бояр.
– Как боярин Морозов?
– Не ведаю, господине, – тихо сказал Никифор. – Бунтуют и другие города.
Из сказанного попом Богдан Матвеевич понял, что его худшие опасения подтвердились. Самоуправство Морозова, сбор с битьём недоимок по налогу на соль, воровские слухи о подчинении царя боярам привели к народному возмущению и бунту. «Видимо, в Москве великий переполох случился, – подумал Богдан Матвеевич, – раз не могли известить меня о бунте».
– О московской замятне молчи, – сказал Хитрово. – Не ровен час, раззудишь какую-нибудь сволочь.
– Будь покоен, воевода, смолчу, – ответил Никифор.
Размышления воеводы прервал Першин. Он с опаской зашёл в комнату, страшась, что Хитрово спросит о водяной жиле, которую ещё не нашли. Но услышал другое.
– Ты, Прохор, не слишком запакостил свою избу?
– Как можно? Я привычен жить один, мету пол сосновыми лапами.
– Добро, что так, – сказал Богдан Матвеевич. – Собери свои вещи и уйди куда-нибудь на время, пока не поставишь отцу Никифору избу.
– Твоя воля, господине. Избу попу завтра начнем рубить. А что храм?
– Это первое дело! – вскликнул Никифор. – Моя изба может погодить.
Хитрово священник нравился все больше и больше.
– Ступай, Прохор! Подожди на крыльце, – сказал он. – Храм будем ставить немедля. А сегодня ты, Никифор, устраивайся с попадьей и дитём на ночлег.
Поп отступил к двери, собираясь выйти.
– Погоди. Ты у меня был, как боярыня Мария Ивановна?
– Здорова, весела, – ответил Никифор. – Так угостила, что я из-за стола едва выполз. Твой ключник меня еле живого на возке до Казанского собора отвез, сам не дошел бы.
Богдан Матвеевич улыбнулся.
– Ступай, Никифор. Устраивайся на новом месте.
Избой Першина был сруб, покрытый горбылями, – оставшимися после вырубки из бревен брусьев. Из таких же горбылей был сделан пол.
– Тут я от дождя хоронюсь, – сказал градоделец. – А когда сухо, в шалаше почиваю, тут рядом.
– Утеснил я тебя, – вздохнул Никифор. – Видишь, какое дело – с дитем под открытым небом не поночуешь.
– Все мы люди, разве я не понимаю, – сказал Прохор. – А я вот всю жизнь в частых и долгих отлучках. Своих ребят почти не вижу.