Государев наместник
Шрифт:
После ухода Першина Марфинька, всегда стеснявшаяся чужих людей, повеселела.
Никифор развязал укладку с вещами, взял образ Святой Живоначальной Троицы и приставил к стене. Младенец Анисим будто ждал этого часа, завозился и громко возопил.
«Чудно, – подумал Никифор. – Неразумное дитя, а Бога славит».
Марфинька пыталась сунуть ребенку титьку, но тот её выплевывал и отталкивал ручонками.
– Беда, Никиша! – загоревала Марфинька. – У меня молоко пропало.
– Что ж теперь делать? – испугался Никифор.
– Дай мне сухарь и тряпицу. Жовку надо жевать.
Ранним утром,
Гроза разбудила Хитрово, он сладко потянулся всем телом и открыл глаза. Через небольшое, в две мужицкие ладони, оконце в избу лилась полоса зыбкого света. Слюды на оконце не было, и Богдан Матвеевич увидел на нём то, что уже привык видеть каждое утро, рассветную гостью – синичку. Она появилась сразу после постройки избы, сначала сидела на подоконнике, отбрасывая дрожащую тень на противоположную стену, затем стала залетать в комнату, иногда присаживалась возле Хитрово на кресло или стол, вертела головой, покачивала хвостиком и весело насвистывала. Сегодня синичка показалась Богдану Матвеевичу особенно чистой и нарядной. Она сидела на сундуке, иногда постукивала клювом в деревянную крышку. Хитрово бросил ей несколько сухарных крошек, но птичка не склевала их, а подхватила и, держа в клюве, выпорхнула на волю.
Проводив взглядом утреннюю гостью, Богдан Матвеевич подошёл к столу. Полученные вчера грамотки притягивали его, он их снова прочёл, особенно от жены, с великой радостью, которая скоро сменилась грустью. Разлука с Москвой и столичной жизнью ему уже прискучила. Конечно, постройка крепости – большое дело, но разве с этим не справился бы иной стольник и воевода, которому это привычно. Об этом же ему писал Фёдор Ртищев: «Великий государь вспоминал тебя и хвалил, сожалеючи, что ты далеко, и спрашивал боярина Бориса Ивановича Морозова, не взять ли тебя из Синбирска на Земский приказ заместо Плещеева, на коего бьют челом и московские дворяне, и гости, и простые люди. Но Морозов за Плещеева горой, и это великого государя печалит».
Хитрово усмехнулся, Ртищев писал эту грамоту за несколько дней до бунта, тогда никто не ведал, что вспыхнет народное возмущение и сметет, казалось, незыблемых временщиков – Морозова, Плещеева, Траханиотова и Чистого. Хитрово бунт не испугал, но поверг в глубокое и печальное раздумье. Всё ли ладно в Русском государстве? Богдан Матвеевич по рождению был дитя Смуты, потрясавшей русские земли почти двадцать лет. С младенчества он только и слышал о том, как страну терзали, грабили и насиловали то поляки, то шайки малороссийских казаков и разнузданной черни, а соль земли русской, высшая родовая знать, этому способствовала своим раболепством перед иноземщиной и единоверной сволочью. Хитрово и его род росли и поднимались при первом государе Михаиле Романове, для них эта династия и возрождающаяся Россия были настоящей родиной, с которой связывала пролитая за неё кровь, и новое потрясение России Богдан Матвеевич переживал всем сердцем, глубоко и тревожно.
Его
Одевшись, Хитрово вышел из избы и увидел, что его ждет Першин.
– Я готов, – сказал, поклонившись, градоделец. – Игрушечный город стоит подле наугольной башни.
– Его там не растащат? – спросил Хитрово.
– Двое стрельцов сторожат, с пищалями, – ответил Першин. – Начальные люди собрались и ждут.
Между срубов, подготовленных для крепостной башни, стояли дьяк Кунаков, приказчики, сотники, плотницкие десятники.
– Кликните отца Никифора, – приказал Хитрово. – Закладку башни надо освятить. Показывай, Прохор.
Покраснев от волнения, Першин подошел к большому, сажень на сажень, ящику и снял с него рогожное покрытие. Перед людьми открылась захватывающая картина – игрушечный рубленый город. Здесь были рвы и валы, опоясывающие крепость, стены с бойницами для ведения верхнего, среднего и подошвенного боя, помосты на стенах для ратников, башни и проездные ворота. Внутри города Першин разместил воеводскую избу, церковь, избы ратных людей, амбары для государева хлеба, погреб для сбережения пороховой казны и свинца, поварню, конюшню для боевых коней, земляную тюрьму, осадные избы для житья во время осады посадских и иных людей, которые сбегутся в город при появлении врагов.
– Круто ты замесил, Прохор! – довольно сказал Хитрово. – Чуть ли не вторую Москву надо ставить.
– Иначе никак нельзя, – сказал ободренный похвалой воеводы Першин. – Град должен иметь в себе все нужное для войны и мира.
Начальные люди обступили игрушечный град с великим любопытством, дивуясь умению градодельца изобразить в малом великое.
– Надо же! Одним топором сотворил такую лепоту! – с чувством доброй зависти сказал приказчик Авдеев.
Тихонько протолкавшись между людей, к городу просунулся отец Никифор, увидел игрушечную церковь и накинулся на Першина:
– Ты что, плотник, без ведома церковных людей Божий храм ставишь? Почто церковь одноглава?
– Что не так? – смутился градоделец. – Церковь она и есть церковь, а место для нее определено самое видное, посреди града.
– Я не о месте пекусь, – сказал Никифор. – Храм во имя Святой Живоначальной Троицы должен быть треглав.
Этого Першин не ведал, потому еще больше смутился и виновато глянул на воеводу.
– Никифор прав, – сказал Хитрово. – Храм будет поставлен о трех главах. Сможешь, Прохор?
– Прежде не ставил, но смогу, – ответил Першин.
– Вот и добро. Ставь, да с отцом Никифором совет держи.
Начальные люди продолжали рассматривать игрушечный город, а Никифор поспешил к месту ночлега. Сегодня ему предстояло совершить важное дело – освятить закладку первой башни Синбирской крепости. Памятуя об этом, он проснулся с первым утренним бликом и начал приготовляться. Рукодельница Марфинька и на струге не бездельничала, сшила из полученного на Казенном дворе сукна фелонь, которую Никифор еще вчера примерил и остался ею премного доволен. Он спешно облачился в нее и епитрахиль, взял священные предметы и поспешил к месту закладки башни.