Государи и кочевники. Перелом
Шрифт:
— Мы с Лизой оказались в Петербурге из-за постигшего нас несчастья и по стечению обстоятельств, — заговорил Шаховской. — Мы уже полтора года живем в Чернигове. Я ведь теперь — градоначальник. Случилось так, что меня вызвали в Главный штаб, а Лизонька была на похоронах сестры, в Москве. После поминовения она со свекровью покойницы, бабушкой Гершельман, приехала сюда, и тут мы увиделись. А о вас, капитан, мне сказали сегодня в Главном штабе.
— Ну что ж, я очень рад встрече, — искренне признался Студитский. — И позвольте, хоть и с опозданием, поздравить вас, князь,
— Может быть, — засмеявшись, согласился Шаховской…
Спустя полчаса они вышли из кареты, ступили в мрачный подъезд и поднялись на второй этаж. Шаховской потянул за шнурок, остановившись у обитой кожей двери. Внутри зазвенел колокольчик, и вскоре дверь отворилась.
— Я с гостем, — сказал Шаховской и крикнул в глубину коридора: — Елизавета Дмитриевна, у нас доктор Студитский.
— Боже, как это мило с вашей стороны, Лев Борисыч! — услышал капитан голос княгини и увидел ее в светлом дверном проеме боковой комнаты.
Подойдя, она подала капитану руку для поцелуя и помогла снять сюртук. Он вошел в гостиную комнату — довольно просторную, с двумя окнами, диваном, круглым столом и креслами. Стол был накрыт по-праздничному. Хозяйка дома, бабушка Гершельман, и черноглазая девочка лет восьми-девяти встречали гостей у дивана.
— Лев Борисыч, помните это милое создание? — спросила княгиня.
— Неужели та самая девчушка?! — удивился и обрадовался он. — Таня, кажется?
— Татьяна Текинская, — шутливо сказал Шаховской.
Девочка смущенно подала капитану руку. Он спросил, помнит ли она его. Таня кивнула. Графиня сообщила, что Танечка уже хорошо говорит по-русски и по-французски.
— А по-туркменски? — спросил Студитский. — Ты можешь говорить по-туркменски? Давай поговорим с тобой.
— Я уже забыла, — призналась девочка.
— Жаль, жаль, — сказал капитан. — Туркменский тебе надо знать. Когда-нибудь ты почувствуешь в нем необходимость.
— Не преувеличивайте, капитан, — возразил Шаховской. — Танечка станет высокообразованной дамой. С туркменами ей жить не придется. Она будет учительницей или врачом.
— Жаль, Сергей Владимирович, — повторил капитан и пояснил: — Я помню тот день, когда многие наши офицеры взяли на воспитание туркменских сирот. Я часто думаю, что после того как туркменские ребятишки получат образование, то непременно вновь вернутся в Закаспий и станут первыми просветителями своего народа.
— Боже, Лев Борисыч! — воскликнула княгиня. — Я совершенно с вами согласна. Наверное, так и будет. Сыновей Оразмамеда и Тыкмы-сердара в кадетском корпусе обучают турецкому языку, я это точно знаю. Но, капитан, Танечка же — нежное существо. Неужели ей придется жить в феодальной Туркмении?
Студитский усмехнулся, пожал плечами.
— Но почему же — нет? Мы откроем русско-туркменские школы, и в них потребуется много учителей. В них и сейчас уже есть необходимость. Первое, чем я займусь по возвращении в Закаспий, — образую первую такую школу и приглашу в нее учителями бакинских татар.
— Браво, капитан, но — ближе к столу! —
Через минуту все были за столом. Выпили за встречу шампанского, и беседа продолжалась. Заговорили о Скобелеве, о его загадочной смерти. Княгиня, видя, что ее Серж рассказывает об этом в общих чертах, тотчас возразила:
— Серж, но это же светские досужие сплетни! Все — гораздо сложнее. Жизнь Скобелева — это пример непомерного честолюбия. Вы думаете, нужна была ему эта крепость, Геок-Тепе? Крепость ему была нужна как очередная ступень к громкой славе и высшей должности. Если бы не смерть государя, он бы с успехом осуществил свои честолюбивые замыслы. Михаил Дмитрич метил в заместители к моему отцу, и он был у цели. Но ушел в отставку военный министр Милютин, и вместе с ним был отдален от дворца Скобелев. Вместо Зимнего — Могилев и какой-то армейский корпус. Представляете, каково было настроение у "белого генерала"! Тут, разумеется, и недовольство вслух, и тайные заговоры — все уместно…
— Но все говорят о каких-то его речах в защиту славян? — сказал Студитский.
— Это прямое следствие его недовольства, — подсказал Шаховской.
— Серж прав, — согласилась княгиня. — Нынешний государь, едва принял престол, сразу полез в объятия к своей немецкой, гессенской родне. Вновь пошли толки о Священном союзе. И это после того, как Россия освободила славян от турецкого ига! Скобелев решил защитить славян от немецкого кайзера. В ресторане Бореля он закатил такую речь, что против него поднялась вся пресса Бисмарка. Разумеется, за немцев заступился наш новый государь. Скобелев едет в Париж, встречается с черногорскими студентами и там у них произносит речь в защиту славян и опять нападает на немцев. В конце концов, государь отозвал его из Парижа. По пути Скобелев остановился в Москве, в гостинице и там скончался во время попойки, в компании развратных женщин.
— Ну, что ты хочешь, Лизонька, — заметил князь. — Скобелев никогда не отличался высокой нравственностью.
— Я думаю, смерть "белого генерала" была все-таки насильственной, — продолжала княгиня. — И замешан тут конечно же сам государь.
— Лиза, не надо так категорично, — попросил Шаховской. — Милютины и без того в немилости, но если дойдет до государя…
— Бедный Серж, — засмеялась княгиня, — Как же ты боишься за меня. Ценю твою любовь, милый… А как у вас дела с вашей запиской? — тотчас спросила она у Студитского.
Капитан усмехнулся, заговорил без особой охоты:
— Знаете, Елизавета Дмитриевна, я оказался таким профаном в организации медицинского дела… Я представлял так. В моем ведении тридцать два населенных пункта. Назначу в каждый аул одного врача или фельдшера, двух-трех сестер милосердия, провизора… Создам таким образом свою медицинскую дружину. Буду время от времени навещать аулы, помогать медикам и их собирать у себя в Асхабаде. Казалось бы, желания мои не столь уж шикарны. И вот вчера, после заседания у Обручева, захожу в военно-медицинский отдел, напоминаю о своей записке…