Государи и кочевники. Перелом
Шрифт:
— Лизонька, ради бога, не принижай себя, — попросил Шаховской.
— Но разве не правду я говорю, Серж? Если б ты знал, как меня пугает неловкая пустота глаз, которые раньше горели подобострастьем. А что, собственно, произошло? Фрейлина покинула царский дворец, а отец ее — министерское кресло. Я лишь с недавних пор поняла, сколько скудоумных людей в нашем обществе. Раньше я никогда об этом не задумывалась.
— Полноте, Лизонька…
— Я решительно не знаю, как мне жить, — продолжала она, не обращая внимания на замечания мужа. — Я не гожусь для провинциальной
— Ну, останься подольше в Москве, — посоветовал князь. — Я поживу один, без тебя.
— Серж, ты не понимаешь. Просто я не могу жить без дела. Я не хочу бездельничать.
Капитан молча слушал разговор Шаховских и думал об отце: получил ли он телеграмму?
Вышний Волочек встретил Студитского смутными очертаниями множества изб. Поезд остановился, и сразу донеслось многоголосое карканье ворон на колокольне и деревьях. Капитан торопливо спустился с подножки на дощатый перрон и огляделся. Вокзал был освещен тремя фонарями. Едва поезд остановился, из вагонов вышли жандармы, встали у тамбуров.
Капитан не сразу отыскал отца. Пришлось прокричать столпившимся поодаль мужикам:
— Борис Иннокентьич Студитский, отзовись!
— Здесь я, Лева! — послышался взволнованный голос.
— Ну вот и встретились наконец-то! — обнял отца капитан. — Как ты тут? Писем давно от тебя нет: думал, случилось что-нибудь!
— А что тут может случиться, в этой глухомани? — радостно отвечал старик. — Разве что смерть. Помру — сообщат. Но если и сообщат, все равно на похороны не успеешь. Мерв-то твой черт знает где. Его и на карте российской нет. Ты хоть скажи толком, когда вернешься совсем? Не век же тебе бродить по свету! Сверстники твои давно все переженились, семьями обзавелись, а тебя и женщины не прельщают.
— Вернусь, только не совсем, — отвечал Студитский податливо. — Следующим летом обязательно на месячишко приеду. Отдохнем вместе. На охоту сходим, больницу твою посмотрю. Но если говорить начистоту, отец, то у меня к тебе просьба. Оставь к дьяволу свои деревни да приезжай ко мне. Там столько для лекаря дел! Все там у нас начинается заново.
— Ты думаешь, здесь дел меньше? — усмехнулся отец. — В эту зиму опять тифом людей покосило изрядно. Добиваюсь вот, чтобы земство легкую коляску с лошадью выделило. На телеге разве далеко уедешь? В Пскове, говорят, у лекаря казенный экипаж.
— Да неужто все дело в экипаже? — засмеялся Студитский. — Знаешь что, отец. Если так, то вот держи. Тут триста рублей. Я тебе на ремонт дома приготовил, но раз тебя заботит докторская коляска — купи себе.
— Да ты что! — оттолкнул деньги отец. — Да ты в уме? Сам-то с чем останешься? Я ведь тут в своем доме, а ты — на чужбине!
Капитан насильно сунул в сюртук отцу припасенные для него три сотни и застегнул пуговицы.
Сиплый пронзительный гудок заставил обоих замолчать. Капитан, еще раз обняв отца, побежал к вагону.
— Я еду в Москву,
— Прощай, Левушка! — услышал он сквозь стук колес. — Бог сбережет тебя! Прощай!..
Вернувшись в вагон, он не нашел у окна Шаховских — ушли в купе. Капитан прижался плечом к окну, прислонил ко лбу ладонь и стал всматриваться в ночь. Город медленно уплывал, тусклые огни терялись во мраке. Вот и последний огонек сгинул, и наступила темень.
Тыкма все лето был занят сбором налогов. Ездил в Арчман и Нохур, привез оттуда на сорока верблюдах ячмень и фрукты. После долгих разъездов отсыпался целые сутки. Отдохнув, собрался было в Асхабад, к начальнику уезда, но он сам пожаловал в Геок-Тепе. Въехал во двор с казаками, по-хозяйски поднялся на айван и позвал:
— Тыкма-ага, ой, Тыкма-ага, где ты?
Сердар, щурясь, вышел из темной комнаты.
— А, начальник… Заходи, заходи… Сам к тебе собирался.
— Долго ты, однако, не показываешься в Асхабаде. Ждал тебя, ждал, да и терпение лопнуло. Много ли зерна привез?
— Сколько мог — все привез, — отвечал Тыкма, усаживая гостя на ковер. — Какие новости, господин майор?
— Махтумкули от царя возвращается, вот и приехал я поторопить тебя малость.
— Зачем меня торопить? — не понял Тыкма.
— Затем, чтоб садился поскорее в седло да отправлялся в Беурму. Разве тебе неизвестно, что царь приказал вернуть Ахал Махтумкули?
— Господин начальник, за что такая немилость? — обиделся Тыкма. — Я верой и правдой царю служу, налоги собираю, хана Махтумкули помог в Петербург отправить! Теперь ты Тыкму гонишь за все хорошие дела.
— Да разве я гоню? — всплеснул руками Сполатбог. — Царь велел, а я только выполняю. Да и что тебе так дался Ахал? Неужто в Беурме хуже? Да и родина там твоя. Сам бог велел каждому на родине помереть, а тебе уже под шестьдесят.
— Значит, Тыкма вам больше не нужен? — засопел сердар и склонил голову. — Эх вы, где совесть у вас?
— Не сердись и не горюй, сердар, — попробовал взбодрить его Сполатбог. — Как получал, так и будешь получать свои триста рублей в год. Джигитов своих поведешь к Анненкову на дорогу, поможешь ему строить почтово-транспортный тракт и насыпь.
Тыкма долго молчал, нервно теребил бороду и снова заговорил:
— Да, начальник, значит, вот как получилось. Не по-людски получилось.
— Но ведь деньги тебе те же будут идти! — возмутился начальник уезда.
— А если я от ваших денег откажусь? — спросил сердар.
— Тогда прогоним тебя на Узбой, а в Беурму другого сердара посадим.
Тыкма опять задумался.
— Ладно, господин начальник. Спасибо за все царю. Тыкма будет служить ему верой и правдой. Давай угостимся немного.
После обеда он велел своим людям снять кибитки, грузить на верблюдов и отправляться в путь. Сам занялся сдачей зерна и кишмиша. Отворил двери сарая, небрежно указал на мешки:
— Вот все тут. С собой Тыкма ничего не возьмет, не беспокойтесь.