Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Но повод моего разговора далеко не так приятен, чтобы ему радоваться. Вы видели нового кандидата в флигель–адъютанты императрицы?
— Да, государыня сочла нужным представить нас друг другу, а вернее — показать и назвать меня этому молодому человеку.
— Даже так. Впрочем, если все пойдет привычным чередом, скоро ему будут представлять посланников и спрашивать его мнения о назначении министров. Но вы не сказали своего мнения о нем.
— Ваше высочество, боюсь, здесь не о чем говорить.
— Что вы имеете в виду?
—
— Вы не преувеличиваете?
— Что можно здесь преувеличить!
— Прежде всего он достаточно хорош собой.
— Дело вкуса. Мне кажется, все гусары на одно лицо.
— Тем не менее я слышал отзывы придворных дам о его привлекательности.
— Сделанные с расчетом, чтобы они дошли до ушей императрицы.
— Но в самом деле…
— Ваше высочество, если вы настаиваете на более подробном отзыве, пожалуйста: он не умен, не образован, плохо воспитан и — у него отвратительное французское произношение.
— Катишь, вы очаровательны и вы совершенно выдали себя!
— Позвольте, ваше высочество, чем же?
— Дурным французским. Вы маленькая снобка, моя дорогая, и не можете не гордиться собственным произношением.
— Вовсе нет, ваше высочество. Или, во всяком случае, не в данном случае. Вы просто не слышали, как безбожно этот молодой человек коверкает слова, путает мужской и женский род, а глаголы, а спряжения! Не знаю, в какой деревне он получил подобные навыки!
— И этого достаточно, чтобы вы не заметили смазливого лица?
— Естественно. Смазливая, как вы изволили отозваться, внешность может быть и у простого скотника, но скотник по крайней мере не будет строить из себя того, кого он из себя не представляет.
— Ваша категоричность меня просто завораживает. Вы никогда не применяетесь к мнению собеседника.
— В данном случае я даже не знаю этого мнения.
— Сначала ответьте мне на вопрос: как этот Зубов — надо же иметь такую поэтическую фамилию! — отнесся к вам?
— Вы знаете, ваше величество, с необычайным почтением, и это меня искренне удивило.
— Он выделил вас среди других?
— Совершенно явно. Он как-то особенно низко поклонился и даже попытался сказать достаточно неуклюжий, но очень высокопарный комплимент, хотя это далось ему явно нелегко.
— Вообразите, Катишь, он совершенно безукоризненно держал себя и в отношении меня, так что у императрицы даже появилась на лице недовольная гримаска.
— Мне сказали об этом.
— Вот видите. Более того. Сегодня утром он примчался из Царского с совершенно пустяковым известием, заявив на мой вопрос, что государю–цесаревичу обязан всяческой почтой только флигель–адъютант, а не любой придворный, и что такой чести он никому не уступит.
— Вы поверили в его искренность?
— Конечно нет, но в расчет — несомненно. А может быть, это входит в его отношение к престолу и венценосцам вообще.
— Как бы хорошо это было.
— Какая разница!
— Ваше
— Если только прыткий флигель–адъютант не изменится до неузнаваемости в ближайшие же месяцы. Но если бы вы знали, Катишь, как отвратительны мне все эти амурные интриги императрицы! И эта женщина словно похваляется ими.
— Может быть, вы нашли удивительно удачное выражение, ваше высочество. Можно предположить, что разговоры о флигель–адъютантах ей важнее, чем общение с ними.
— Компенсация давно ушедшей молодости?
Зимний дворец. М. С. Перекусихина, П. А. Зубов.
— Опять ты мне, батюшка, конфектов принес, уважил старуху. Экой ты, Платон Александрович, предупредительный. Уж как тебя за любезность твою благодарить — и не знаю.
— Не стоит благодарности, Марья Саввишна. А ваше доброе слово мне сегодня как никогда нужно.
— Что так, батюшка?
— Дело важное сделать хочу, да робею. Может, не ко времени.
— Робеешь? Да полно, Платон Александрович! Уж к тебе ли государыня наша не ласкова?
— Не знаю, как к делу подступиться. Очень по сердцу братцу моему Дмитрию невеста одна пришлась, только захочет ли за него идти. Вот и хочу государыниной поддержки.
— Ах, ты о Вяземской, батюшка!
— Откуда все вы знаете, Марья Саввишна? Всегда диву только даюсь.
— А как бы мне иначе государыне угодной да нужной быть. На то и дворец, батюшка: не доешь, не доспи, лишь бы новостей не пропустить.
— Вы-то сами как на такое дело смотрите, Марья Саввишна?
— Свадебка всегда дело славное.
— Никак что-то вас смущает?
— Не то что смущает. Коли не обидеться, батюшка, сказать тебе хочу. Кто знает, может, и мой совет пригодится.
— Премного благодарен, Марья Саввишна. И думать нечего, как пригодится. Очень вас о нём прошу.
— А коли так, ты, по моему разумению, не с государыни начинай. Без ее помощи не обойтись — и подарков твой братец больше получит, и почет при дворе при такой-то свахе иной. Но тут и тебе неплохо в дела семейные войти. Лишний благожелатель, как высоко ни вознесись, при дворе всегда полезен.
— Да я, Марья Саввишна…
— Погоди, погоди, батюшка, с мыслей не сбивай. Семейство у Вяземских особое. Ты ведь никак Гаврилу Романовича Державина поддержать еще когда потщился.
— Так полагаю, лучше него никто о государыне не писал. Пиит — все говорят — преотменный.
— Вирши, батюшка, виршами. А то тебе сейчас важно, что господин Державин в большом дружестве с господином Васильевым находится и уж не первый год.
— Нешто господин Васильев знатностью располагает?
— Какая знатность! Тут и породы никакой не бывало. Батюшка его приказным при императрице покойной Анне Иоанновне служил. Сынку всего-то и мог помочь в юнкерскую школу при Сенате поступить.