Граф Рейхард
Шрифт:
А мне - грудью, на которой свалялась кожа и из прорех торчат голые рёбра?
– подхватил Андреас.
Тише вы, чёрт бы вас всех побрал!
– зашипел на них Зиберт.
– Молитесь сатане, чтоб нас не заметили!
Он шёл впереди, ведя ватагу к тропе, которая ныряла в тень под раскидистыми дубами. Его палка ловко ощупывала дорогу. За него цеплялся Гюнт, который на этот раз не стучал колотушкой; за Гюнтом хромал Килькель; Руди, очень довольный своей новой левой рукой, впился ею в плечо бредущего перед ним Николауса; за Руди шёл Андреас; замыкал процессию широкозадый неуклюжий Шютц, постанывающий и поёживающийся.
Слепцы скрылись за деревьями в тот момент, когда на противоположной стороне
Беззаботно посвистывая, молодцы распахнули калитку и вошли во двор. Тут им сразу бросилось в глаза мёртвое тело, в котором они узнали хозяйку дома. А вглядевшись в труп, они побледнели: тело было раздето догола, и там, где должны были находиться дородный женский живот и бёдра, желтел худой, иссохшийся, изборождённый застарелыми язвами живот, производивший чудовищное впечатление своей жуткой несовместимостью с остальным телом. Но особенно поражали дряблые мужские органы, висящие между худыми бёдрами хозяйки!
Работники попятились, не сводя глаз с уродливого трупа. Не осмеливаясь приблизиться к мертвецу, они двинулись вдоль забора и, дрожа от страха, вошли в дом. В дверях они остановились, поражённые ещё больше. На лавке лежал труп, сочившийся кровью, а на полу распласталось что-то совсем уж невиданное: безголовое человеческое тело, словно составленное из частей других тел. Ноги и руки его высохли, кожа растрескалась, в гнойных ранах на животе чернели выступающие кишки. Мертвец казался выходцем из преисподней, страшным порождением Сил Тьмы, явно посетивших нынешней ночью этот уединённый дом.
Внезапно откуда-то сверху раздался дикий, пронзительный вопль:
Лизхен!
В чердачном люке на потолке показалось бледное перекошенное лицо Ганса Кмоха.
Лизхен! Лизхен! Лизхен!
– повторял несчастный хозяин.
Работники бросились вон из дома.
В тот день на участке Кмоха побывали священник и управляющий барона, но ничего толком от Ганса они не добились. К полудню он впал в забытьё, а к вечеру умер. Все сошлись на том, что дом и впрямь посетила нечистая сила.
Селиться на этом месте никто не захотел. На следующий год поляна заросла молодым лесом, а ещё через несколько лет заброшенная, с провалившейся крышей изба Ганса Кмоха и вовсе скрылась в буйной лесной поросли.
Слепцы, убравшись отсюда, поспешили покинуть и окрестности Тюбингена, где люди могли узнать головы Алоиза и бочара из Остенвальда.
Больше о слепцах ничего не известно. След их затерялся на пыльных и беспокойных дорогах средневековой Германии, и их зловещая тайна сгинула вместе с ними.
г.
Журнал "Метагалактика" 1, 1995 год
Отредактировано автором в августе 2011 года
КРОВАВЫЕ ОРГИИ
В Сицилии, близ города Тропани, в старину был монастырь, в котором жили монахини-бенедиктинки. Настоятельницей у них была мать Лициния, женщина весьма суеверная и ко времени нашего повествования уже пожилая. Случилось так, что в Трапани прибыл её родной брат по имени Джилиоло. По городу сразу прошёл слух, что у него есть рекомендательные письма от римских кардиналов и что он знаком с самим Папой. Слух этот, надо сказать, распространяла не кто иная, как сама Лициния, которой было прекрасно известно, что братец прибыл не из Рима, а из заштатного городишки Анконы. Приняв там монашеский постриг, Джилиоло вскоре был обвинён в прелюбодеянии и вынужден был бежать оттуда. И никаких рекомендательных писем он не имел, единственное письмо, которое он показывал всем и каждому, было фальшивым, сочинённым за несколько монет неким писарем в какой-то придорожной таверне.
В Трапани Джилиоло втёрся в доверие к местным церковным властям, и не прошло и полугода, как на службах в городском кафедральном соборе они стоял уже рядом с епископом, что весьма повысило беглого монаха
Лициния добилась назначения Джилиоло смотрителем в монастырь. Беглый монах получил возможность бывать за его высокими стенами когда хотел, зачастую задерживаясь в нём по нескольку дней. Здесь, среди молодых монашек, порочные наклонности вновь взыграли в душе распутника. Отличный повод сойтись с девушками давали исповеди и уединённые собеседования, которые он не без умысла ввёл в монастырский обиход. Приведя к себе в келью хорошенькую послушницу, он заводил с ней речь о праматери Еве и о первородном грехе, расспрашивал девушку о её сокровенных помыслах. При этом его руки как бы невзначай касались её нежных рук и плеч. Большинство монашек столь явные намёки похоти прекрасно понимало, а уж опытный развратник Джилиоло по их взглядам и смущённому трепету сразу видел, какая из них готова на большее, а какая, помня о данном ею обете целомудрия, начнёт упираться и оказывать сопротивление. Строптивых он на первых порах оставлял в покое, ища другие способы подступиться к ним. Зато с теми, кто отзывался на его ласки, он не церемонился. Уже при следующей "отеческой" беседе он чуть ли не с первых минут начинал их обнимать и лезть им под подол.
Многие из девушек попали в обитель не по собственному желанию, а волей обстоятельств. Они томились от скуки и однообразия монастырской жизни, и неудивительно, что среди них нашлись такие, кто уступил греховным притязаниям Джилиоло. В своей келье он завёл широкую кровать, покрытую матрацем более мягким, чем полагалось по монастырскому уставу. На ней и происходили его игрища с монашками. Джилиоло нравилось целовать их в самые укромные места, тискать их груди и ягодицы, засовывать палец им в рот и во влажную промежность между ног. В начале любовной игры его обращение с совращённой им девушкой ещё сохраняло видимость нежности и благоприличия, но по мере того, как страсть его разыгрывалась, ласки его становились грубее, а объятия - туже. Вскоре маска обходительности совершенно спадала с его лица, оно хищно искажалось, он мял и кусал обнажённое тело, запускал в него ногти, из его горла вырывался рёв терзающего добычу зверя. Это рёв пугал девушку больше, чем свирепость его ласк, особенно если она была с ним впервые. Она стонала от боли, но её стоны и болезненные содрогания лишь подогревали страсть распутника. Именно в эти мгновения он погружал своё отвердевшее удилище в вожделенную щель...
Как ни удивительно, но многим соблазнённым им нравилось подобное обхождение. Целое лето Джилиоло наслаждался жизнью. Но в начале осени случилось событие, сильно его обеспокоившее. Сандра - высокая стройная семнадцатилетняя девушка, одна из первых отдавшихся ему, почувствовала, что ожидает ребёнка.
Она открылась развратнику, явившись к нему в келью, и со слезами умоляла придумать что-нибудь, что могло бы отвести от неё гнев настоятельницы. Джилиоло в смятении хмурил лоб. Монашкам запрещалось покидать обитель, но сюда наведывались их родственники и люди епископа, так что о беременности Сандры могли узнать в городе. Джилиоло грозили неприятности настолько крупные, что он даже боялся помыслить о них. Ему вспомнился монах, которого за надругательство над юной монашкой публично повесили на главной площади Анконы. Лихорадочно расхаживая по келье, Джилиоло воображал, будто не тот монах, а он сам поднимается на помост с виселицей, и страх ледяными пальцами сжимал его грудь...