Шрифт:
Глава 1.
Настоящие дни. Королевство Картелия.
Графство Сторендж. Замок графа Маркуса Оушен Сторенджа.
— Поль? — как только за моей спиной раздается щелчок дверного замка, до моего слуха доносится тихий и до боли родной голос. Голос, в котором теперь сквозит какая-то обречённость вперемешку со вселенской усталостью, которые при чьём либо присутствии мой муж пытается скрыть под налётом безразличности и холодности. Но я его
Марк сидит в инвалидном кресле у окна. Видимо, открывающийся из него вид так сильно полюбился ему за последний месяц, что он может часами так сидеть и смотреть на пустынный двор. Или, что более вероятнее, это единственное его развлечение в вынужденном длительном заточении. Заточении, которое частично он выбрал для себя сам.
Марк с каждым днём становится всё более невыносимым. Мои жалкие попытки скрасить его одиночество отметаются с завидным упрямством и хладнокровием. Предложение почитать книгу, насмешливым "я давно вышел из столь слюнявого возраста, когда чувствовал остую необходимость послушать сказки на ночь". И на мою попытку открыть ещё раз рот, чтобы привести свои оргументы, неизменное:
— Я не достаточно понятно изъясняюсь? Или у меня ещё и проблемы с речью, помимо всего прочего, раз я стал не понятен с ПЕРВОГО раза?
Как я ненавижу, как он на меня смотрит в такие моменты. Своим тяжёлым, подавляющим взглядом. Словно хочет придавить, раздавить как жалкую, неугодную букашку и испепелить на месте одновременно. Марк часто испытывал своим "уноси ноги" взглядом нервы нерадивых слуг, зарвавшихся партнеров или выскочек аристократов, которые в миг вытягивались, со всем начинали соглашаться или спешили поскорее ретироваться.
Я тоже робею под этим взглядом. За год замужества, я так и не научилась противостоять Маркусу. И от этого впадаю в отчаяние. А ещё больше от сложившейся ситуации.
К слову, совместные беседы, чаепития, прогулки — все мои предложения разбиваются об очередные насмешки, колкости или глухую стену молчания. Поэтому в последнее время я даже не пытюсь о них упоминать.
— Ты по прежнему не прислушалась к моему совету?
Как он безошибочно угадывает, что именно я вошла в комнату, одному богу известно. Вероятно, по шелесту юбок, хотя его маменька носит такие же пышные платья. Или по особому аромату, по звуку шагов? Не знаю. Но он ни разу не ошибся, сидя спиной к двери в чертовом инвалидном кресле и называя меня по имени, как только я вхожу в его спальню. Спим мы теперь в разных опочевальнях, как полагается благочестивым высокородным господам.
— О чем ты? — пытаюсь строить из себя святую невинность, хотя прекрасно знаю, о чем он. Марк с завидной упертостью хочет, чтобы я уехала. На протяжении всего времени после случившегося. Особенно настойчивым он стал месяц назад после того, как пересел в кресло. Возможно, его настигло осознание, что это навсегда. Я например, не так категорична, и верю в низкий процент исцеления, что дают ему доктора. Вернее, один из докторов. Пусть ничтожно малый процент, но он всё же есть! В жизни ведь случаются чудеса, не так ли?
Марк же хочет, чтобы я оставила
И какое мое счастье без него? На что она похожа, эта жизнь, без него?
Как это больно. Невыносимо.
Быть рядом, стоять так близко, что можно протянуть руку и дотронуться до него, зарыться пальцами в мягком чёрном шелке волос, чуть отросших за последние месяцы, прижаться губами к виску, вдохнуть знакомый аромат и свернуться калачиком на его коленях, забывая обо всём. Обо всех проблемах на свете. Только чувствовать его близость, что он рядом.
— Или ты наконец-то стала мудрее, проявила благоразумность, и твои чемоданы ждут тебя сейчас в парадной? Ты пришла наконец попрощаться, Поль? — оборачивается, окидывая меня деланным безразличным взглядом с головы до ног.
Я уверена. Нет, я знаю, что он пытается выглядеть непричастным, бездушным, безразличным. На самом деле ему также больно. Он разозлен, взбешён своим нынешним состоянием, своей беспомощностью. Маркус всегда был независим, своеволен. Сейчас же вынужден полагаться и зависеть целиком и полностью от своих домочадцев.
Но если продолжать себя жалеть, злиться на обстоятельства, на жизнь, раздражаться и сливать весь негатив на нас, ни в чем неповинных окружающих, то что это даст? К чему приведёт? В тупик? К краху?
Можно попробовать, попытаться что-то сделать. Попробовать побороться за своё выздоровление, хоть надежда крайне мала. Или начать что-то делать, чтобы научиться жить в сложившихся обстоятельствах, Как-то приспосабливаться. Это не конец. Я в это искренне верю.
Очень легко всё перечеркнуть, наши отношения, любовь, надеюсь она всё же есть, есть в Маркусе, всю страсть, все надежды и чаяния, наше будущее. Только зачем?
Почему, мой дорогой, ты так жесток к нам?
— Я зашла спросить, спустишься ли ты в столовую сам или велеть подавать обед сюда? — мой голос звучит ровно, я тоже стараюсь держать лицо. Прежде чем войти, перед его дверью я обычно считаю до десяти и пытаюсь выровнять дыхание. Где-то слышала, что перед больными нельзя расклеиваться, дабы морально не усугублять ситуацию. А еще, наверное, во мне говорит гордость. Когда тебя гонят день изо дня, тобой пренебрегают, хочется сохранить своё достоинство хотя бы для себя самой.
— Все как обычно, — теряя интерес, отварачивается к окну.
Звучит несколько двусмысленно. "Как обычно" может означать, что подать обед нужно сюда. С тех пор, как Марк сел в инвалидное кресло и получил возможность передвигаться по дому, он не покидает свою комнату. Завтракает, обедает и ужинает всенепременно в своих покоях. В одиночестве. До инвалидного кресла после трагедии он пребывал в постели, соответственно и принимал пищу там же. Затворник хренов.
Но мне видится в его словах скрытый смысл. Марк прекрасно знает, что его мать не оставила в покое идею выманить его из заточения. Поэтому ежедневно посылает меня или слуг удостовериться, где будет явствовать её сын. Как обычно.