Графоманы
Шрифт:
– Папье-маше, - шепнул с ожесточением.
Каким-то неуловимым движением он вскрыл дверь с латунной пластинкой и направился в кладовку. В кладовке было темно - лампочка за ненадобностью давно сгорела. Он побежал на кухню, взял спички и вернулся в чулан.
– Ты чего там ищешь?
– послышался голос за спиной инженера.
На-ка, посвети, а я посмотрю, - инженер протянул спички Гоголю-Моголю.
Гоголь-Моголь покорно поднял источник света над головой инженера.
– Никого нет, - развел руками инженер.
– А кто должен быть?
– удивленно спросил утопист.
– Он, - многозначительно пояснил инженер и принялся рыться на полках. Наконец нашел. Это оказался
– На, возьми, - он протянул ремень Гоголю-Моголю.
– Или нет - я лучше выброшу.
Инженер пошел на кухню и там сунул находку в мусоропровод. Гоголь-Моголь неотрывно следовал за товарищем. Тот покончив с ремнем, вымыл тщательно руки и наконец взглянул на гостя.
– Ты как здесь оказался?
– Дверь открыта.
– Ну, ну, - только и сказал Богданов.
– Мне Лена насоветовала: зайди, мол, проведай. Вот витаминчиков принес, - Гоголь-Моголь протянул килограмм антоновских яблок.
– Зачем тратился? Спасибо, конечно, но при моей болезни разве яблочками вылечишься?
– инженер взял одно яблоко и принялся его нюхать.
– Да брось - какая твоя болезнь, так, переутомление. А отчего переутомление? Как раз от недостатка витаминов. Ты не нюхай, а ешь, в них железа много, нам как раз железа не хватает. Размягчаемся, нервничаем, на всякие второстепенные факторы здоровье гробим...
– Гоголь-Моголь умолк, почувствовав, что клонит не туда и решив как-то развлечь друга рассказал историю.
– Ох и случай сегодня приключился. Сколько работаю в метро, а такого не припомню. Въезжаем с моста на станцию, смотрю - мужик один на самом краю платформы стоит. Мне еще напарник крикнул: "Глянь - чудило, как стоит!" Я, конечно, просигналил на всякий случай. Мне даже показалось отступил мужик. А когда остановилсь, слышу - шум, гам, дежурный флажок подняла. Представляешь, Коля, этот человек таки свалился. Ударило его сильно, кровища. Нам рассуловитаь некогда, расписание... Скончался бедняга...
– Погиб?
– переспросил инженер.
– Убился насмерть.
– Как он выглядел?
– Ничего особенного, пожилой, интеллигент.
– Нет, я имею ввиду - там, на платформе - как он?
Гоголь-Моголь удивленно посмотрел на инженера.
– Я не рассматривал. Вообще не люблю мертвых.
– Значит, умер?
– Да, -как-то неуверенно сказал Гоголь-Моголь. Ему опять показалось, будто опять заехал не туда.
– Не думай о нем, это я, старый дурак, несу черт те знает чего, нашел о чем рассказывать, но сам понимаешь, такой случай редкий. Жалко его, конечно, жил себе человек, мечтал, планы строил...
– утопист взял яболоко и с треском надкусил. Давно забытый вкус напомнил о других временах года.
– Эх, когда эта проклятая зима кончится?
– Зима?
– встрепенулся инженер, - Разве сейчас на улице зима?
– А чем наша весна не зима?
– Тяжело мне, Гоголь. Ты не уходи, ладно?
– попросил Богданов с мольбой глядя на товарища.
– Я и не собирался, не волнуйся. Сейчас чайку попьем. Давай-ка поставлю.
– Гоголь-Моголь налил в чайник воды и зажег теми же спичками плиту.
– Не грусти, - продолжал успокаивать утопист, черт с ним, с этим ученым собранием. Ты свое дело сделал, а истина рано или поздно сторонников найдет себе. Главное, знай работай дальше для блага отечества ведь ты талант, Коля, пойми, прочувствуй, а с талантом везде хорошо.
Инженер было запроотестовал, но Гоголь не дал ему и слова сказать.
– Знаю, знаю, начнешь сейчас скромничать, отказываться, мол какой я гений, а я и спорить не буду, меня агитировать не надо, я уж пожил среди людей, разобрался -
– Больно строг ты к людям, - упрекнул инженер.
– Время строгое наступает, контрольный опыт начался, эпоха проверяемости. Еще пару сотен лет - и баста, поезд дальше не пойдет, просим освободить вагоны!
– Что за проверяемость и кто опыт ставит?
– спросил с напряжением инженер.
– Кто?
– переспросил утопист, не понимая, какие тут могут быть затруднения.
– Ты, например, я, все мы. Вот пришел бы, например, тыщу лет назад человек и объявил: все вокруг субстанция воды и пламени. Поди его опровергни. Ведь он на слова наплюет, акргументы растопчет, мол, верую и все тут. Еще и филосовскую школу организует, последышей читать-писать по-своему научит. Они ж еще тыщу лет процветать будут, потому как проверить некому. Сейчас, конечно, по такому вопросу сомнений нет. Конечно, теперь с водой и пламенем никто и не суется, сейчас ветвистее накручивают. Какая-нибудь всеобщая классификация населения годков сто продеражться только и сможет, а потом розог пропишут. Тут и выяснится, что есть объективная потребность, а что графомания. Тогда уж двигай не двигай ушами - бестолку, катись на свалку истории, здесь и выйдут наперед нормальные люди, которым прикидываться противно.
– Ох, не знаю, как тыщу лет назад, а сейчас вода и пламень оченно злободневны.
Гоголь-Моголь в недоумении принялся тереть длинный нос.
– В каком смысле?
– В смысле, что чайник кипит, - инженер улыбнулся.
Настроение инженера пошло на поправку. Беспредметные шараханья товарища, его смелые экскурсы в историю возымели самое благотворное влияние на самочувствие Богданова. Проклятый город с неестественной растительностью покрывался налетом критического реализма и уходил на второй план. Гоголь-Моголь любил рассуждать, а инженер любил его слушать. Вообще инженер любил рассказчиков. Здесь была привычка, здесь было преклонение, почти святое, приобретенное за долгие годы невольного общения.
– Как твой трактат о всеобщем равнодействии?
– подогрел инженер друга.
Гоголь-Моголь бросил заваривать чай.
– Ооо, бомба! Только тяжело идет, статистических данных не хватает.
– Но ты давай поспешай, - приободрил Богданов.
– А куда спешить? Я уже опоздал, теперь лет через сто только и напечатают. Ладно, чего жаловаться, - Гоголь вяло махнул рукой.
– Пятнадцать лет писал, и еще пятнадцать попишу. Но все равно - бомба. У меня тут такие мотивы появились - пальчики оближешь, сейчас пишу главу: идея, как оружие массового уничтожения.