Гранды. Американская сефардская элита

Бирмингем Стивен

Конгресс, как водится, придирчиво отнесся к необычному подарку и долго спорил, стоит ли его принимать или нет. Какого рода «прецедент» будет создан принятием такого подарка? задавался вопросом Конгресс. А из ожидаемого места — Министерства военно-морского флота — доносились недовольные возгласы о том, что «простому лейтенанту» «самонадеянно» дарить статую великого президента. В очередной раз Урию назвали назойливым и чрезмерно напористым. Но, наконец, когда представитель Индианы Амос Лейн прямо заявил, что не видит причин, по которым статуя должна быть отклонена только «потому, что ее представил лейтенант, а не командир», Конгресс, похоже, осознал глупость своего поведения, и статуя Джефферсона была принята значительным большинством голосов. Она была помещена в ротонду Капитолия. Через несколько лет ее перенесли на северную лужайку перед Белым домом, где она простояла тридцать лет. Затем она была возвращена в Капитолий, где и стоит в настоящее время, справа от статуи Вашингтона, единственной статуи в Ротонде, когда-либо подаренной частным лицом. [17]

17

Копия

статуи Джефферсона стоит в зале заседаний мэрии в Нью-Йорке.

Урия Леви, возможно, в какой-то мере начал отождествлять себя со своим героем уже на этом этапе жизни. Как и Джефферсон, Урия обладал определенным гением и имел опыт командования. Но теперь великие моменты его жизни, должно быть, казались прошлым. Как и Урия, Джефферсон был богат, но, возможно, Урия помнил, что умер он без гроша в кармане и с большими долгами. Мысли Урии переключились на Монтичелло — необыкновенную усадьбу, которую Джефферсон спроектировал и построил для себя на вершине горы недалеко от Шарлотсвилла, штат Вирджиния.

После смерти Джефферсона Монтичелло перешел к его дочери, Марте Джефферсон Рэндольф, вместе с 409 акрами земли — всем, что осталось от бывшего поместья площадью 10 000 акров. К 1828 г. она уже не могла позволить себе содержать большой дом и выставила его на продажу по цене 71 000 долларов. Однако Монтичелло оказался чем-то вроде белого слона. По дизайну это был революционный для своего времени дом, построенный как храм и увенчанный огромной восьмиугольной башней с куполом. Гости жаловались, что при всем эстетическом удовольствии, которое доставляет это место, оно не совсем удобно. Внутри дом содержал инновационные странности. Здесь не было спален в обычном понимании этого слова. Спальные места занимали платформы в отгороженных занавесками кабинках. В 1830 году запрашиваемая миссис Рэндольф цена снизилась до 11 000 долларов. Через год она объявила, что согласна на 7000 долларов. По этой цене Монтичелло купил житель Шарлоттсвилля Джеймс Барклай, эксцентричный человек, которому не было никакого дела до дома Томаса Джефферсона; дом вообще не входил в его планы. У Барклая был грандиозный план — засадить вершину горы тутовыми деревьями и выращивать шелковичных червей, чтобы занять место на мировом рынке шелка. К тому времени, когда Урия Леви совершил, по его словам, «паломничество» в Монтичелло в 1836 г., программа разведения шелкопряда была заброшена. Дом, оставшийся пустым, подвергся нападению вандалов и непогоды. Урия проехал верхом на лошади по изрытой колеями дороге, которая некогда была прекрасным подъездом, и обнаружил, что дом находится практически в разрушенном состоянии. Он купил дом и землю за 2700 долларов у благодарного Барклая.

Поскольку он действительно приобрел Монтичелло по выгодной цене, а его новые соседи относились к нему несколько прохладно — они больше обижались на него за то, что он янки, а не еврей, — в Шарлоттсвилле стали ходить слухи о том, что Урия получил Монтичелло путем какого-то мошенничества, и эти истории сохранились и закрепились в исторических текстах. По одной из версий, Урия, узнав, что богатый бостонец решил купить Монтичелло за гораздо большую сумму, поспешил в Шарлотсвилл и сделал свою низкую ставку до того, как предложение бостонца пришло по почте. Другая история, еще более маловероятная, гласит, что Урия, который никогда не пил, втянул потенциального покупателя (из Филадельфии) в «попойку», а затем купил Монтичелло, пока филадельфиец оправлялся от похмелья. Ни одна из этих историй даже отдаленно не соответствует действительности, и покупка была осуществлена совершенно прямолинейно и организованно. Урия сразу же приступил к длительной и дорогостоящей программе ремонта и реставрации, уделяя особое внимание паркетным полам из вишни и ореха, комнате, которую Джефферсон использовал для своего кабинета, помещению, которое он использовал в качестве спальной комнаты, и месту, где спал президент Мэдисон. Он постарался восстановить, где только мог, оригинальную мебель Монтичелло, большая часть которой была продана и разбросана по стране, и нанял садовников для восстановления территории в соответствии с продуманными планами, составленными Джефферсоном. В 1837 г. Урия купил 960 прилегающих акров земли, чтобы защитить владения, а через несколько месяцев добавил еще 1542 акра. В разгар этой счастливой — хотя порой и одинокой — деятельности произошло удивительное событие. Неожиданно в комиссии, подписанной президентом Эндрю Джексоном, Урия узнал, что после двадцати лет службы в звании лейтенанта его повысили до звания командира. Все сразу стало на свои места.

Хотя Урия, конечно же, не нуждался в военно-морском жаловании, он немедленно подал заявление о выходе в море и — опять же с радостью и удивлением — получил приказ, предписывающий ему «с минимальной задержкой» отправиться в Пенсаколу (штат Флорида), где он должен был явиться на военный шлюп «Вандалия» в качестве командира. Однако когда он прибыл в Пенсаколу и поднялся на борт «Вандалии», то, наверное, подумал, не преследуют ли его старые враги из военно-морского ведомства и не является ли это назначение злой шуткой. Судно «Вандалия» едва держалось на плаву. Его корпус гнил, палубы проваливались, орудия и металлические конструкции были покрыты ржавчиной.

Однако крысы еще не покинули корабль и были видны повсюду. Экипаж «Вандалии» был в еще более плачевном состоянии. Казалось, что она состоит из самого разношерстного флотского отребья — пьяниц, воров и неудачников всех мастей. Неисправимые люди из всех команд, казалось, наконец-то попали на «Вандалию». Когда Урия поднялся на борт, только один младший офицер потрудился отдать ему честь. Несколько человек из команды отсутствовали, и после того, как в результате обхода кабаков Пенсаколы большинство из них были задержаны, протестуя против того, что они не видят причин, по которым им не разрешается пить в рабочее время, многие из них находились в таком алкогольном состоянии, что их пришлось привязать к гамакам на палубе. Но Урия был невозмутим. Со свойственной ему самоуверенностью он написал матери следующее: «Я, конечно, один из самых способных привести корвет в мореходное состояние». 7 сентября 1838 года он приступил к ремонту своего корабля. К февралю следующего года он был готов к отплытию.

Когда «Вандалия» выходила из гавани в Мексиканский залив, на берегу заметили декоративную деталь «Урии». По его прихоти пушки «Вандалии» были выкрашены в ярко-синий цвет. Это был его способ придать кораблю свой личный отпечаток. Это было очень не по-флотски. Он снова настаивал на том, чтобы быть самим собой и излагать свои условия.

Задача «Вандалии» заключалась в том, чтобы заходить в различные мексиканские порты вдоль побережья Мексиканского залива и оказывать моральную или, если потребуется, физическую поддержку американским консулам, оказавшимся в центре волны антиамериканских настроений в период революционных потрясений. В одном порту за другим появление «Вандалии» с ее сверкающими ярко-голубыми орудиями было достаточно, чтобы утихомирить мексиканский пыл и успокоить консульства Соединенных Штатов. А Урия, одетый в парадную форму, явно наслаждался тем, что его гребли к берегу, чтобы сопровождать на консульские званые обеды, где он неизбежно первым поднимал тост «За флаг!».

На борту корабля он также вызывал любопытный трепет. В первый же день плавания он объявил, что вносит некоторые новшества в дисциплинарные меры. Например, пока он командует кораблем, на нем не будет порки. Для младших офицеров это заявление было просто поразительным. Как, спрашивается, можно поддерживать дисциплину без угрозы порки, особенно в экипаже, состоящем из отбросов военно-морской службы? Один из офицеров, лейтенант Ху, спросил Урию, не потерял ли он рассудок. Порка была флотской традицией. Обещать, что порки не будет, означало открыто приглашать к мятежу. Но Урия был тверд.

На третью ночь плавания один из самых постоянных нарушителей команды, пронесший на борт виски, в пьяном ступоре перевалился через перила и погиб, после чего «Вандалия» осталась в несколько лучшем состоянии. Но те, кто остался, вели себя лучше лишь в некоторой степени. Пьянство и мелкое воровство были болезнями, характерными для флота, и Урия придумал уникальные наказания за эти проступки. Человеку, уличенному в воровстве, вешали на шею деревянную табличку с надписью THIEF. Матрос, уличенный в пьянстве на службе, должен был носить табличку, вырезанную в форме бутылки, с надписью A DRUNKARD'S PUNISHMENT. Лейтенант Ху назвал эти меры не только бесполезными, но и смешными. Но после нескольких недель пребывания в море пришлось признать странный факт: похоже, они работали.

Теория Урии заключалась в том, что выставление человека в глазах его товарищей в нелепом виде оказывает на его поведение гораздо более длительное воздействие, чем физические пытки. К тому же он был одним из первых сторонников идеи о том, что наказание должно соответствовать преступлению. Иногда это требовало от него необычайной фантазии. Однажды, например, к Урии привели молодого матроса по имени Джон Томпсон и обвинили его в том, что он передразнивает офицера, имитируя его голос. Урия обдумал обвинение, а затем, обращаясь к недоумевающему члену экипажа, приказал собрать несколько горстей перьев чайки. Когда перья были доставлены, Урия приказал Томпсону сбросить брюки. На каждую ягодицу нанесли небольшое количество смолы, а затем прикрепили к ней перья. Молодому человеку было велено простоять в таком виде на палубе пять минут, к большому удовольствию команды. «Если ты собираешься вести себя как попугай, ты должен выглядеть как попугай», — сказал Урия.

Вернувшись в Пенсаколу, Урия вполне ожидал, что его отправят на очередное задание на корабль «Вандалия». Но без предупреждения он получил приказ освободить его от командования и «ожидать распоряжений». Начался еще один долгий период профессионального бездействия. Он писал в Вашингтон с просьбой о назначении, но флот хранил молчание. В конце концов, обескураженный, он вернулся в Монтичелло и занялся недвижимостью.

Паника 1837 года привела к серьезному спаду на рынке недвижимости, и Урия, чье состояние не пострадало от паники, воспользовался этой возможностью, чтобы вложить значительные средства в недвижимость на Манхэттене. Вскоре ему принадлежало не менее двадцати зданий. Три дома, в которых он жил, приносили ему доход почти 3 500 долл. в месяц, в то время как средний американский рабочий зарабатывал 600 долл. в год. И все же он продолжал с надеждой думать о море, о другой команде. И поэтому можно представить себе, с каким потрясением он получил спустя почти два года после ухода с «Вандалии» извещение из Вашингтона с краткими формулировками, предписывающее ему предстать перед военным трибуналом за «подлог, трусость, жестокое и скандальное поведение». Он был шестым.