Гранды. Американская сефардская элита
Шрифт:
Сефарды не нуждались и не нуждаются в представителе. Они спокойно интегрировались в городскую американскую жизнь и стали джентльменами. Для этих людей их еврейство было чем-то уединенным, не подлежащим шумной защите, хвастовству или жалобам, как у Урии Леви. Если они и хотели быть известными публично, то только благодаря своей воспитанности, воспитанию, хорошим манерам и добрым делам. Возможно, ирония заключается в том, что, когда еврейская элита перешла от простого зарабатывания денег, почти пренебрежительно потирая руки, к более возвышенным занятиям ума и духа, она обеспечила себе менее сильную роль в Америке, чем та, которую она могла бы играть.
На самом деле было немало сефардов, которые гордились тем, что вообще ничего не делали. Одним из таких
Кузен Флориан Тобиас также с гордостью признавался, что ни дня в своей жизни не работал ни на одной работе, которую можно было бы назвать работой, и никогда не собирался. Правда, кое-что у него получалось. Он был чемпионом по бильярду среди любителей и каждый день тренировался на своем полноразмерном столе Collender в бильярдной. В доме была небольшая столярная мастерская, где он изготавливал прекрасные рамы для картин, таборы, ширмы и изящные предметы искусства. Он был признанным дилетантом, и единственной практической работой в его жизни была доставка угля для печей отцовского дома на Сорок восьмой улице. Кузен Флориан всегда стоял у дома, рядом с угольным желобом, разумеется, в своей лучшей одежде и в шляпе, и подсчитывал, сколько грузовиков поступает в подвал, чтобы убедиться, что доставлено нужное количество угля. Это была не слишком обременительная работа и жизнь, и кузен Флориан дожил до комфортных семидесяти четырех лет.
У Хендриксов, тем временем, дела шли неплохо. Со своими медепрокатными заводами в Нью-Джерси, большим загородным поместьем в Бельвиле и городским домом на Пятой авеню, 414, они были одной из самых богатых сефардских семей. Кроме того, они владели значительной частью недвижимости на Манхэттене, включая кварталы между Шестой и Седьмой авеню от Двадцатой до Двадцать второй улицы и тридцать акров земли вдоль Бродвея. (Если бы семья удержала эти владения, Хендриксы были бы сегодня одними из крупнейших землевладельцев города). Конечно, были люди, которые считали Хендриксов немного скучными, немного душными.
Кроме того, в семье Хендриксов наблюдались некоторые странности, и в группе обвиняли в «хендриксовости» того, кто был привередлив к грязи до степени невроза, одержим чистотой или многократно мыл руки. Некоторые «хендриксы» тщательно мыли руки и никогда не прикасались к незнакомому человеку, опасаясь его загрязнения. Однажды, как гласит история, кто-то сказал одному из Хендриксов в опере: «Разве акустика в этом оперном театре не ужасна?». Принюхавшись, мистер Хендрикс ответил: «Правда? Я ничего не чувствую». Но когда правительству США понадобились деньги для оплаты войны 1812 года, отмечают Хендриксы, президент Мэдисон обратился к частным лицам с просьбой о займе. Генри К. де Рэм, представитель старой нью-йоркской фирмы «Де Рэмс», предложил 32 300 долл. Хармон Хендрикс опередил его, предложив 42 000 долларов.
Ко второй половине XIX века сефарды Нью-Йорка и других городов жили в комфорте и уверенности. Если вы жили на Пятой авеню, а большинство «хороших» семей жили на ней или рядом с ней — ведь она проходила вдоль позвоночника Манхэттена, и оттуда открывались самые красивые виды, — то в вашем доме, скорее всего, был небольшой черный ящик, прикрепленный к внутренней стене, рядом с входной дверью. Вы дергали за ручку ящика, раздавалось приятное жужжание, и вскоре на пороге появлялся мальчик-посыльный в панталонах и синей фуражке, чтобы отнести письмо
В то же время дверные ручки были из позолоченного серебра, а атласные драпировки с тяжелыми кистями висели над оконными занавесками из толстого кружева. Мебель была из позолоченного палисандра, покрытая ворсистым атласом, а столы — из черного дерева, инкрустированные маркетри. Возле каждого входа стоял карточный приемник. В каждой парадной комнате было модно иметь центральный столик с украшениями — статуэтками Бойе, бронзами Мане, а может быть, изображением Бенджамина Франклина, приковывающего к себе молнию, выполненным Монте Верди. Благодаря волшебству электричества в дома важных бизнесменов центра города стали поступать тикеры с Нью-Йоркской фондовой биржи. Мистер Джефферсон Леви, племянник банкира Урии, ставший впоследствии конгрессменом, довольно сильно превосходил всех в сефардской общине. У него также был тикер с Лондонской фондовой биржи.
В столовых висели красные турецкие ковры и семейные портреты. После ужина семьи расходились по гостиным или музыкальным комнатам, где у рояля из розового дерева пели «Под ромашками», «Слушай, пересмешник», «В долине спрятался» или «Последняя роза лета». Тетя могла завершить вечер исполнением «Хора наковальни». Музыка считалась благотворной для пищеварения. Это была уютная и сентиментальная эпоха 1880-1890-х годов, и трудно было поверить, что когда-нибудь будет по-другому, что город меняется быстрее, чем все думают.
Этикету уделялось больше внимания, чем тому, что происходило или писалось в газетах. «Всегда ешьте мороженое вилкой», — напутствовала маленьких натовских детей гувернантка. Это немцы пользуются ложками». Помните, когда они еще торговали с вьюками на спине, ваша семья ужинала с королями и королевами». Конечно, были и мезальянсы. Когда Роза Контент (из дореволюционной сефардской семьи) вышла замуж за Джеймса Селигмана (немца, представителя тогдашнего международного банковского дома), она всегда называла своих родственников «торгашами». Что касается евреев Восточной Европы, то их старательно игнорировали. Миссис Л. Наполеон Леви (жена другого племянника Урии и сама Хендрикс), вышивая на сэмплере свою родословную, поставила рядом с именем одного из своих дедов слова «из Европы», поскольку не могла заставить себя признать — даже таким ограниченным публичным способом, как вышивание, — что он был родом из Польши. Миссис Леви любила напоминать своим детям, что на ее свадьбе в 1892 году в списке гостей были не только Леви, Хендриксесы, Лазарусы, Сейксасы и Вольфы, но и Рузвельты, Шеклфорды, Риттенхаусы, Ван Ренсселеры и Кинги. Альфред Тобиас (двоюродный брат Левиса) с гордостью перечислял среди своих соседей и друзей Ливингстонов, Барклаев и Аучинклоссов.
Были и другие свидетельства социального признания христиан. Хендриксы состояли в яхт-клубе Larchmont Yacht Club в Вестчестере (куда евреи сегодня вступают с трудом) и ходили под парусом. Когда сефардские семьи проводили лето, они отправлялись не только на побережье Джерси, которое впоследствии станет известным еврейским курортом, но и в Ньюпорт, Саратогу и Бар-Харбор (которые были не только нееврейскими, но и несколько антиеврейскими и становились все более таковыми). Внучка Хендрикса училась в школе мисс Гейлер в Нью-Йорке. Приглашенная на вечеринку в пятницу вечером, она ответила, что ей очень жаль, но она не может прийти: «Потому что это наш шаббат». Больше ничего не было сказано, но с этого момента было замечено, что вечеринки для девочек в школе мисс Гейлер больше не назначались на вечер пятницы, а проводились в субботу вечером, из вежливости к элегантным сефардам.