Гранды. Американская сефардская элита

Бирмингем Стивен

Однажды днем во время ремонта Урия поднялся на борт с широкой плитой бразильского красного дерева, из которой он намеревался сделать книжную полку для своей каюты. Некий лейтенант Эллери, друг раненого Спенсера, «насмешливым тоном» заметил, что не очень хорошо относится к офицерам, ворующим пиломатериалы с корабельных складов. Урия ответил, что купил древесину в городе, а купчая была у него в кармане. Эллери сказал, что сомневается в этом, так как всем известно, что Урия — лжец. В ярости Урия вызвал Эллери на дуэль, на что Эллери ответил, что не будет драться на дуэли с человеком, который не является джентльменом. Более того, он доложит о вызове командиру.

Несколько дней интрига кипела и, казалось,

вот-вот затихнет, пока не вылилась в очередной всплеск мелочности. В офицерской столовой кто-то громко сказал, что «какой-то проклятый дурак» уволил буфетчика. «Если вы имели в виду меня...» быстро вставил Урия, всегда первым улавливая оскорбление. «Не разговаривай со мной, Леви, — сказал исполнительный офицер Спенсер, — или я заткну тебе рот». Мгновенно Урия вскочил на ноги с криком: «Если вы считаете себя способным, можете попробовать!» И вот все повторилось снова — крики «Не джентльмен!». «Трус!» «Жид!» Утром было отдано распоряжение о начале военного трибунала номер пять с до боли знакомым набором обвинений против Урии: «Поведение, недостойное офицера и джентльмена, использование провокационных и упрекающих слов, предложение отказаться от звания и сразиться на дуэли с лейтенантом Фрэнком Эллери, а также, в присутствии и на глазах многих офицеров «Сиана», приглашение Уильяма А. Спенсера на дуэль».

И снова выводы были сделаны против Урии, с любопытной формулировкой приговора: «Виновен в поведении, недостойном офицера, но не джентльмена». Приговор был унизительным. Он должен был получить выговор «публично на четвертьпалубе каждого действующего судна военно-морского флота и на каждой военно-морской верфи в Соединенных Штатах». В ответ Урия подал встречный иск против Уильяма Спенсера и выиграл его, в результате чего Спенсер был отстранен от службы в ВМС на год за «оскорбительные, не свойственные офицеру и неджентльменские высказывания, и жесты в адрес упомянутого Урии П. Леви».

Возможно, Урия и считал себя оправданным. Но этот поступок не прибавил ему авторитета в глазах сослуживцев. Привлекать к суду вышестоящего начальника было не принято. На военно-морской верфи в Филадельфии Урия Леви был помещен «в Ковентри» — отвержен и игнорируем всеми. Обиженный и озлобленный, Урия подал заявление на шестимесячный отпуск. Просьба была быстро удовлетворена, и, удовлетворяя ее, командир сказал Урии с легкой улыбкой: «Мы будем рады продлить ваш отпуск на неопределенный срок».

Когда его слова дошли до сознания, Урия ответил: «Это потому, что я еврей, не так ли, сэр?».

«Да, Леви, — сказал офицер, не обращаясь ни к лейтенанту, ни даже к господину, — это так».

Его попросили покинуть клуб. В своей долгой борьбе с военно-морским истеблишментом он, похоже, проиграл последний раунд.

14. НОВЫЕ ЕВРЕИ ПРОТИВ СТАРЫХ

Возможно, в американской еврейской общине и были те, кто одобрял широко разрекламированные разборки Урии Филлипса Леви с военно-морским флотом и то внимание, которое ему удалось привлечь к факту антисемитизма в Новом Свете. Но большинство не одобряло его и считало, что поведение Леви принесло евреям больше вреда, чем пользы. Как и в случае с любой другой проблемой, евреям было проще сделать вид, что ее не существует. Еврейская община была еще небольшой, и новости и мнения внутри нее быстро распространялись. Некоторые современники Леви хвалили его за то, что он до конца настаивал на ветхозаветной справедливости. Однако для молодого поколения он был просто старомоден и чрезмерно «жесткошеен». Урия Филлипс Леви, помимо прочих своих достижений, помог определить раскол между «старыми евреями» и «новыми евреями».

Раскол был не просто поколенческим. Предвзятое отношение старых евреев

к новым было направлено и на новых иммигрантов, на которых теперь смотрели как на нарушителей спокойствия. В этой форме еврейского антисемитизма не было ничего нового. Евреи всегда обижались и с опаской смотрели на приезжих евреев. Для разбросанных по всему миру еврейских общин «нас немного» всегда казалось вполне достаточным. В Филадельфии, например, уже в 1760-х годах еврейская община настолько разрослась за счет жаждущих иммигрантов, что ее сочли находящейся в «смертельной опасности». Евреи закатывали глаза и бормотали мрачные мысли о «нашествии евреев» из других стран. Матиас Буш был партнером Дэвида Фрэнкса в свечном бизнесе, и оба они были иммигрантами из Филадельфии. Однако когда в 1769 г. Фрэнкс отправился по делам в Лондон, он получил от Буша письмо, в котором тот сетовал на то, что «эти новые евреи — просто чума», и умолял своего партнера: «Молись, что в твоих силах, чтобы предотвратить появление новых евреев такого рода». Г-н Буш явно считал себя старым евреем. Он приехал в Америку ровно двадцать пять лет назад. О масштабах его тревоги можно судить по тому, что на момент «нашествия» в Филадельфии насчитывалось не более тридцати еврейских семей.

Вполне естественно, что новоприбывших возмущал снобизм старших и их процветание, поэтому и возникли разногласия. В какой-то момент распри в Филадельфии достигли таких масштабов, что семьи непримиримых новых переселенцев проводили отдельные богослужения в дни святых праздников. В то же время в адрес недавно прибывших звучали обвинения в том, что они не хранят верность своей вере, и, конечно же, было верно, что у новоприбывших, более голодных и стремящихся заработать себе на жизнь, было меньше времени на благочестие.

Старые семьи Филадельфии с неодобрением смотрели на новые еврейские общины, возникающие в других городах. Особенно плохую репутацию в плане религиозной распущенности приобрел Новый Орлеан. Почему, например, евреи Нового Орлеана вынуждены были приходить с шапкой в руке, выпрашивая средства на строительство синагоги, в еврейские общины Филадельфии, Нью-Йорка и Ньюпорта? Почему богатые новоорлеанские бизнесмены, такие как Джейкоб Харт и Иуда Туро — оба они были сыновьями великих еврейских лидеров — не хотели жертвовать деньги на это дело, а вместо этого отдавали их христианским филантропам?

Новые иммигранты были бедны, нуждались в банях, работали разносчиками, говорили с акцентом. У них не было того социального статуса, которого добились первые еврейские семьи, не было воспитания, образования, но они называли себя братьями. Они судили о человеке по успешности его предприятий, а не по его «обязательствам перед Богом», как предпочли бы такие благочестивые люди, как Ребекка Грац, но при этом называли себя евреями. Они вызывали смущение. К началу 1800-х годов они грозили разрушить ткань еврейского общества в Америке, угрожая «племенному» чувству, лежащему в основе всех ощущений еврейства.

Но настоящая беда заключалась в том, что большинство «новых евреев» были ашкеназами, выходцами из Центральной Европы. Они не могли проследить свою родословную до Испании и Португалии. Сефарды указывали на то, что ашкеназы используют другой ритуал, и они его использовали — в некоторой степени. Произношение иврита было несколько иным. Сефарды говорят со средиземноморским акцентом, причем ударение часто падает на последний слог. (Например, сефарды говорят Йом Кипур, а не Йом Кипур, как ашкеназы). Сефардский ритуал также включает некоторые испанские молитвы, а сефардская музыка несет в себе следы древней испанской народной музыки, напоминающей фламенко, и имеет свои особенности. Эти различия, которые могут показаться незначительными, в 1800-х годах стали приобретать все большее значение.