Грани одиночества

Рем Терин

Сэпий это понимал и утешал меня, как неразумного ребенка, который собрался выходить замуж за взрослого дядю.

Хотя, наверное, я была для арахнида почти ребенком. Он точно не помнил даты своего рождения, но, с его слов, ему было более трехсот пятидесяти лет.

Сегодня арахнид обещал мне показать гнездо, из которого он появился.

Оказывается, гнездовые рождают не паучков, а большую неразумную живую субстанцию, в которой живут зародыши будущего гнезда. Сразу после появления гнезда появляются гнездовые арахниды — они первые.

Потом,

по мере необходимости и созревания, появляются другие паучки. И так длится примерно лет триста, а когда последний паучок появляется на свет, приходит время гнездовому найти аллаиду и дать жизнь новому гнезду.

Арахниды никогда не плодятся бесконтрольно и количество гнездовых могут регулировать сами в зависимости от популяции инсектоидов, которыми они питаются.

— Сэпий, а что будет с твоим гнездом, когда появится новое? — решила уточнить я.

— Ничего, гнездо будет живым, пока жив хотя бы один арахнид, появившийся из него, и умрет вместе с ним. Этот источник жизни является нашим коллективным разумом. Оно само не имеет никаких мыслей и эмоций, но с помощью него мы чувствуем друг друга, — пояснил мне Сэпий и взял на руки.

Мы, в сопровождении наших бессменных нянек, отправились по длинным подземным переходам, снова петляя в лабиринте ходов, пока не пришли в большой, хорошо освещенный грот.

Под сводом пещеры, подвешенные на тонкой, но прочной паутине, мерцали сотни осветительных шариков, отчего создавалось ощущение солнечного дня. В этом месте было сухо, тепло и пахло свежей зеленью и цветами, которые цвели на узорных клумбах.

В центре подземного зала лежал большой камень с трещиной по центру, из которой неведомым мне способом бил настоящий ключ, стекая по камню небольшим водопадом.

Я засмотрелась на красоту этого места и не сразу заметила лежащее в окружении цветов нечто.

Оно было живое, о чем свидетельствовал пульс, мерно колышущий это светлое прозрачное тело.

Гнездо переливалось разными цветами; даже не знаю, с чем это сравнить, — может, с масляной пленкой поверх колышущейся воды. На что оно было похоже? На большую личинку или гусеницу, только светлую и почти прозрачную.

Её вид не вызывал у меня отвращения, скорее трепетную нежность, учитывая то, что отсюда появились единственные существа, которые мне дороги.

Спросив разрешения, я подошла и осторожно коснулась этого. Оно ответило легкой дрожью и волной щемящей душу радости, которая полилась на меня.

На глаза выступили слезы от счастья, что меня так любят, ведь гнездо передает эмоции и чувства его детей.

Потом наши няньки повели меня показать то место, где рождаются голубые жемчужины, а Сэпий остался у гнезда, сославшись на усталость.

Меня вел тот рабочий, который и подарил мне одну из таких жемчужин. Его звали Решан. Он проводил меня по короткому переходу к небольшой пещерке, в центре которой была круглая лужица со светящейся ярко-бирюзовой водой.

Хорошо присмотревшись,

я увидела, что дно этого водоема устелено мелкими голубыми горошинами, но оказалось, что брать их оттуда просто так нельзя.

Одну жемчужину можно взять, отдав лужице одного умирающего арахнида. А то, что я сочла водой, — желудочный сок этой лужицы, которая представляет собой подземное малоподвижное животное.

Хорошо, что после того, как я научилась пользоваться своей магией, больше раненых паучков этому не отдавали, а кормили его инсектоидами, которые сотнями погибали в ловушках ежедневно, но за них он не давал камушек.

Мне стало неловко, что я чью-то жизнь превратила в украшение, но Решан заверил меня, что воин, отдавший свое израненное тело Золию (так называют лужу) гордился бы, что доставляет мне радость и украшает самую теплую аллаиду за всю историю.

Когда мы вернулись к Сэпию, он сидел у своего гнезда в меланхолично-задумчивом настроении.

Не желая, чтобы любимый грустил, я обняла его и зарылась в его волосы, наслаждаясь их шелковистой мягкостью.

— Как тебе Золий? — спросил арахнид.

— Прекрасен и ужасен, как и многое в этом мире. Почему Решан оказал мне такую честь и передал чью-то жизнь, застывшую в этом камешке?

— Потому, что ты сама не представляешь, как много нам даешь своей нежностью, заботой и теплом. Никто из нас никогда не получал ее от людей. Мы считали, что она нам и не нужна, но это не так. Твоя любовь дает мне не только силы растить гнездо, но и радость, которой я никогда не испытывал раньше, грусть, которая лечит душу от разочарований и обид, и желание жить, чтобы и дальше чувствовать тепло и свет твоей души, — хрипло сказал Сэпий и крепко сжал меня в объятиях, а у меня от его признания на глаза навернулись слезы.

Потом мы вернулись к себе и уселись за шахматы, которые теперь стали нашим любимым развлечением.

Нет, мы играли не только в них: мы освоили и домино, и шашки, и нарды, и даже карты, но шахматы Сэпий любил больше всего — видимо потому, что пока так ни разу у меня и не выиграл.

Не успели мы сделать и пары ходов, как прибыл один из ткачиков с посланием от императора, который требовал встречи. Причем обязательно в моем присутствии, чтобы он мог убедиться, что Аллаида здорова и всем довольна. И сколько я ни материлась в адрес мерзкого правителя, но назавтра нам следовало идти в храм Гнезда.

От волнения я совсем не спала, поэтому утром уставшая и нервная собиралась на встречу с тем, кто десять лет мне снился в кошмарах.

Я больше не боялась его панически, мой детский ужас прошел в тот день, когда меня отдали Сэпию, просто относилась к этому красивому, но подлому существу как к опасной гадине, которая может ужалить, даже не имея на то причин.

Арахнид пытался меня успокоить тем, что защитит, не даст в обиду, и я верила ему, но меня не покидал иррациональный страх и предчувствие беды.