Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца
Шрифт:
Слышался плеск весел приближающегося баркаса. Звучали встревоженные голоса, с борта к ней тянулись такие родные, такие сильные руки отца, а другие руки, ранее незнакомые, но только что подарившие ей жизнь, приподнимали ее над водой навстречу спасительной шлюпке. Несмотря на лютый холод, теплая волна счастья залила душу боярышни.
Громадная мокрая юбка Варвары сразу заняла половину шлюпки, гребцам негде было повернуться из-за торчащих отовсюду клочков лент и твердых фижм, поэтому спасенную девицу пришлось уложить на колени к спасителю. Джеймс поддерживал ей голову, в то время как Никита Андреевич пытался растереть ледяные ноги дочери. Варвара таяла от блаженства, ей хотелось кричать от счастья, от восторга жить. Жизнь! Она была жива! Над ней расстилалось голубое небо, всей грудью она вдыхала легкий пьянящий воздух. Она разлепила соленые ресницы и заглянула в лицо человеку, только что спасшему ее. Позор и ужас сегодняшнего дня потерялся вдали, отступил перед тем, что именно он, ее заморский королевич, не задумываясь прыгнул за ней в воду.
– Ich liebe dich... Я люблю, я так люблю тебя...
– после этого признания ужас только что пережитого и потрясение от собственной беспримерной дерзости сплелись воедино и Варя потеряла сознание. Ее глаза сомкнулись, она обвисла на руках у Джеймса.
Обморок не позволил Варе увидеть выражение дикой паники, появившейся на лице отважного спасителя при ее словах. Джеймс был растерян, напуган и взбешен. Увидев уходящую под воду девушку, он сразу понял, что со шлюпки ни за что не успеть ее вытащить, поэтому ему пришлось прыгать прямо с борта. Те несколько минут, что он потратил, вылавливая и поддерживая на воде дуреху, не удосужившуюся привязаться к мачте как ей было велено, стали самым опасным испытанием в его бурной жизни. Мало того, что ее идиотское платье было невероятно тяжелым, она еще и начала рваться у него из рук, чуть не утащив за собой под воду. Когда он с трудом вталкивал этот обвисший куль тряпья в шлюпку, он вновь подивился его тяжести. Было бы чертовски любопытно узнать, что такое можно нацепить на несчастное платье, чтобы превратить его в неподъемный груз. И вот теперь, пожалуйста, еще и признание в любви! Услышать подобное от уродливой и тупой дикарки было похоже на страшный сон. Джеймс окинул взглядом мокрое чудище, валявшееся у него на руках. Соленая вода размыла белила и румяна на Варином лице, превратив его в шутовскую маску. Потекшая сурьма покрыла маску черными полосами. От размокшей муки волосы стали трехцветными, а длинная зеленая водоросль изящно обвила поникший плоеный воротник. Рядом с такой даже стоять противно, а уж говорить о любви! К тому же, ее чувство к нему просто-напросто небезопасно. Московиты дорожат своей честью, страшно даже подумать, что произойдет, если о ее любви проведает семья девицы. Ни за что ведь не поверят, что он никак ее не соблазнял, еще жениться заставят. Джеймс содрогнулся: нет, уж лучше смерть, чем эдакое чучело в жены! Вот что бывает, когда надеешься иметь все сразу! Ему недостаточно было успеха в делах, хотелось еще и любви россиянки, так извольте получить чего желали!
Джеймс украдкой огляделся. Ее отец пытался согреть дочь и ни на что более не обращал внимание, гребцы были далеко, никто не мог слышать ее шепота. Это открывало возможность спасения. Как только шлюпка подойдет к борту корабля, надо срочно убраться подальше и не попадаться на глаза девице до самого отъезда. Может стоит в большой компании описать сегодняшнее происшествие в смешных красках, чтобы никто и не подумал, что он оказывал ей хоть малейшее внимание, испытывал к ней хоть какую-то симпатию. А потом он уедет в Англию и вернется нескоро, к тому времени она опомниться и кошмарный случай благополучно забудется.
Следуя своему плану, Фентон буквально всунул Варвару в руки отца и взметнулся на борт бригантины, где его поджидали новые похвалы и новые знаки внимания со стороны офицеров и московских дам. Когда измученная Варя, поддерживаемая отцом, поднялась на палубу бригантины, она была встречена хором сочувственных голосов, прерываемых, тем не менее, сдавленными смешками. Молодым офицерам и матросам, большинство из которых только что пережили свой первый бой, было невыносимо смешно глядеть на возникшую на палубе жалкую фигуру.
Прибытие корабля на берег обернулось настоящим триумфом. Под дружные крики "Виват!" и "Виктория!" сэр Джеймс прыгнул на берег прямо в объятия Петра Алексеевича. Англичанина подхватили и поволокли переодевать и отпаивать водкой.
В этой суматохе Варваре и причитающей Прасковье Тимофеевне удалось сойти на берег незамеченными. Боярин Никита поддерживал дочь, но тут же был ухвачен Алексашкой Меншиковым и уведен праздновать.
Варя двигалась словно во сне. Она не слушала всхлипываний маменьки, не обратила внимания как рядом появилась напуганная тетка Наталья и захлопотала над ней. Решительно отстранив растерянную невестку, княгиня отправила первую попавшуюся девку за одеждой, а сама поволокла племянницу к ближайшей избе сушиться. Эта суета скользила мимо Вариного сознания. Она покорно позволила себя переодеть и так же пассивно встретила появление двух опорьевских мужиков, подхвативших ее на руки и отнесших в родительский дом. Она молча принимала помощь, в то время как душа ее витала далеко. Она стыдила себя за сделанное мужчине признание: прознай кто-нибудь о таком недостойном ее поведении
Глава 7
Несколько часов в постели под неумолчное квохтание мамушек и нянюшек утомили Варю до чрезвычайности. Выпив из рук матери несколько горьких настоек и выслушав ее бесчисленные сетования и причитания Варя решила, что она здорова и отдохнула. Так в сущности и было, сильное молодое тело быстро справилось с потрясением. Она поднялась, велела подать поесть, выплеснула за окно очередной лекарственный отвар, подумав мимоходом, что ни мать ни прислуга совсем ничего не смыслят в травах и способны перетравить весь дом, если она не будет за ними приглядывать. Затем по всегдашнему обыкновению она спустилась вниз.
Варя любила тихие вечера в обществе отца. Прасковья Тимофеевна, помолившись, отправлялась спать, братец говорил, что идет в казармы, а сам отправлялся в кабак, а Никита Андреевич усаживался к столу и при свете свечи проверял счетные книги, читал отчеты управителей, что-то писал. Варя обычно пробиралась в комнату и тихонько усаживалась с другой стороны стола с шитьем или Псалтырем в руках. Боярин не обращал на нее внимания, но и не прогонял, а значит был доволен, что дочь рядом. Они никогда не разговаривали, но Варя чувствовала себя ближе к суровому отцу.
В этот весенний вечер боярин встретил появление дочери внимательным взглядом, но удовлетворенный ее здоровым видом, вернулся к своим делам. Варвара присела, держа в руках вышивание, но игла не двигалась, мысли блуждали далеко-далеко. Она думала о происшествиях сегодняшнего утра. Она то нервно ежилась от мыслей о грозившей гибели, то содрогалась от стыда, восстанавливая в памяти презрительно-насмешливые взгляды дам и кавалеров и смешки за спиной, то успокаивала себя маменькиными словами, что всех бесстыдниц в иноземных платьях ждет геенна огненная. Главным в ее мыслях был Джеймс. Она восторженно вспоминала каким смелым, каким красивым и умным был он, как сам государь его внимательно слушал, как все им восхищались. Перед ней всплывали смутные картины их грядущего счастья вдвоем. Все препятствия казались ей легко преодолимыми. Конечно, он должен перейти в православие и поступить на службу к царю Петру. Тогда он сможет просить ее руки и батюшка, наверное, не откажет. Уж она постарается быть ему хорошей женой и даже выучится одеваться как следует и вести себя не хуже иноземных красавиц. В ее душе смешались и перепутались самые разные чувства, но она и не пыталась в них разобраться. Просто сидела и мечтала как сейчас послышатся шаги и в дверь войдет он, прекрасный, как Иван-царевич из нянюшкиных сказок.
Шаги действительно послышались: тяжелые, спотыкающиеся, и в комнату ввалился Алешка. Брата не было в доме с самого утра, а сейчас он был крепко пьян, физиономия расквашена, кафтан задрызган чем-то вонючим. Никогда еще он не осмеливался предстать в таком виде перед отцом.
– Здравствуй, батюшка. А-а, и ты здесь, коровища. Что, опозорила фамилию, теперь все над нами смеются, проходу мне нет!
– Сын, что ты несешь, опомнись!
– Вы, батюшка, нешто не знаете, что наша дурища вытворила на потешном сражении, у всех на виду. Вы там и сами были, я с чужих слов дознался. Пошел я к немцу Мюллеру в аустерию. Ну, ладно, в кабак, в кабак пошел. А там все сидят. И братья Елецкие и молодой Ухтомский, еще кое-кто из офицеров, купцов несколько, англиец этот, а во главе стола сам Александр Данилович Меншиков. Про тебя, красавица-сестрица, говорят. Англиец, что тебя, кобылищу, от смерти спас, все твои похождения живописал, да еще и про тебя саму пару слов добавил. Сказывал, что в его доме на поварне девки и то пригожее, и что тебе только овец и пасти, по уму, дескать, что овца, что ты - один черт. Платьишко твое тоже добрым словом приветил, говорил, есть у него портрет прабабки, там у ее ног карлица сидит, так на ней похожее платье надевано. А дикая, говорит, девка, такая, что и среди эфиопок чернокожих таких диких нет. Все смеялись и свое к сей парсуне добавляли. Все тебя видели, всем нашлось, что вспомнить. Вы, батюшка, думаете, мы, бояре Опорьевы, теперь кто? Теперь бояре Опорьевы - это вовсе не вы, батюшка Никита Андреевич, столбовой боярин, у которого вотчины за год не объедешь, мошна от денег лопается, и не боярский сын Алешка Опорьев, офицер, что Азов на шпагу брал. Не-е-т, теперь бояре Опорьевы - это те самые, у которых дочка дурища уродливая. У-у-у, дрянь, ославила нас!
– и, коротко замахнувшись, он залепил Варваре оплеуху.
Она вскочила, держась за щеку.
– Братец, за что? Батюшка, что же это, как же?
Отец смотрел на нее сурово и чуть брезгливо.
– Ты, сынок, руки не распускай, кого в доме миловать, кого наказывать, то я решаю. В каком виде ты в отчий дом явился, о том после переговорим. А ты, дочка, завтра по утру скажешь матери, чтобы в дорогу тебя собирала. Поедешь к тетке Аграфене в Толгский монастырь. Поживешь там пока что. Жениха теперь тут не сыскать. Подберу тебе какого ни на есть среди соседей по имениям. Без чести роду, так хоть без нового позору. Да, не след мне было тебя пускать, хотел цареву волю исполнить, лучше бы ослушался. Авось, государь бы не шибко серчал, а там и вовсе позабыл. Знал я, что дурочка ты у меня, но что такой срам на нас накличешь - не думал!