Грехи маленького городка
Шрифт:
– Не болит, милая? – спросила миссис Мейсон.
Больше всего, черт его дери, меня взбесило, что это прозвучало искренне. Она действительно надеялась, что я не испытываю физических страданий.
– Нет, – заверила я, – совсем не болит.
– Вот и хорошо, – сказала она со слабой улыбкой. Я тоже улыбнулась в ответ. А потом устыдилась, что раньше мысленно гнобила ее. Уж кому-кому, но не мне критиковать чужую внешность.
Я вручила пациентке еще одни носки и сказала, что она может идти, когда обуется. Я бы даже, наверное, помогла ей с туфлями,
– Горбольница Локсбурга, – сказала я в трубку.
Это был водитель скорой. Он звонил предупредить, что везет пострадавшего при пожаре на Мишо-роуд и парень в тяжелом состоянии.
– Один из наших пожарных? – спросила я. Следующей дежурить Поле, и не дай бог жертвой огня окажется ее муж Нейтан.
– Нет, – ответил водитель, – просто какой-то гражданский.
Я пообещала, что мы подготовимся, хотя могла лишь накачать доктора Уиллиса кофе, чтобы тот не падал с ног, и вызвать доктора Леннарда, самого крупного авторитета нашей захолустной больнички. А затем мы все втроем станем дожидаться возле входа приезда скорой.
Я повесила трубку. Через пять секунд телефон зазвонил опять.
– Горбольница Локсбурга.
– Келли, вы?
– Да.
– Это шеф полиции Крайнер.
– Вы насчет пожара?
– Какого пожара?
– На Мишо-роуд дом сгорел. Нам везут пострадавшего.
– Ни о чем таком не слышал. У меня портативная рация сдохла, а из машины я вышел, был в доме на Клей-стрит.
– Что там произошло? Нам готовиться принять пациента?
– Когда скорая освободится, пускай едет сюда. Она мне тут нужна.
– Лучше сами позвоните. Я могу оказаться занята.
– Позвоню. А вас хочу предупредить: когда скорая приедет к вам снова, то привезет двоих.
– Какое лечение им потребуется?
– Никакого, – ответил шеф Крайнер. – Они мертвы и успели остыть. Один трупик – детский.
Энди
Кейт подвязала с героином в тот же день, как мы узнали о ее беременности.
Я обещал бросить вместе с ней, а потом стал ждать, когда мы оба сдадимся. Мы годами ширялись, а торчков вроде нас обычно останавливает только смерть. Раньше мы на чем свет стоит поносили знакомых, которые пытались соскочить. Глумились над их высокопарной словесной херней, их предательством, отказом от нашей жизненной позиции.
И вот пожалуйста, сами оказались на их месте.
Спустя два дня с последней дозы одежда у нас насквозь промокла от пота, мы накричались до хрипоты. Нас часами колотил озноб, блевать над тазиками было уже нечем. Я два раза обоссался, а потом смотрел, как Кейт сковыривает болячки, которые фиг заживут.
В самый разгар кошмара она полезла в ящик комода и вытащила оттуда старый добрый жгут и закопченную ложку. Я захихикал, как слюнявый имбецил, горя желанием раскумариться, а Кейт уставилась на то, что держала в руках, и зарычала сквозь стиснутые зубы. Звук рождался
Это произошло десять лет назад, но я до сих пор в потрясении. Нам обоим было тогда по двадцать четыре, мы вели себя омерзительно, а наше влечение к запретному не знало пределов. Барыга, у которого мы брали наркоту, как-то сказал, что по сравнению с нами Сид и Нэнси просто Иисус и Мария. Он шутил лишь отчасти: ему явно было неуютно под взглядами наших запавших глаз. Но когда на полоске теста появился плюсик, у Кейт осталось лишь одно желание: завязать. И родить ребенка. Так мы и поступили. Прошли через это все втроем.
Энджи появилась на свет в филадельфийской бесплатной клинике. Я примчался через двадцать минут после того, как Кейт родила. Я запыхался, потому что улизнул с автовокзала, где работал уборщиком, и пробежал две мили. Когда вошел врач, я как раз пытался отдышаться, согнувшись пополам и уперев руки в колени.
– Здравствуйте, – сказал доктор, – вы отец?
– Он самый, – подтвердил я. Не помню, когда улыбался в последний раз, и вот пожалуйста, рот сам собой растянулся от уха до уха оттого, что меня впервые назвали отцом.
Врач переключился на Кейт.
– Вам что-нибудь известно о синдроме Дауна? – спросил он.
Она кивнула. Врач посмотрел на меня. Я выпрямился и выдавил:
– Ага, – хоть и не был до конца в этом уверен.
Врач пустился в объяснения. Кейт смотрела на него во все глаза, словно пытаясь запомнить каждое слово о заболеваниях сердца, часто встречающихся у детей с синдромом Дауна, об их особых нуждах, о социальных службах, в которые мы сможем обращаться. Без тени сочувствия в голосе доктор заявил, что ему очень жаль, и собрался снова выйти в коридор.
– Это потому что… Ну, раньше мы… – Кейт кивнула в сторону старых «дорог» на локтевых сгибах.
– Употребление опиоидов… не уверен, что тут есть связь. Да и вряд ли тема хорошо изучена, – отметил врач. – Если хотите, я уточню и свяжусь с вами.
Больше мы никогда его не видели.
– Чё теперь делать-то? – спросил я Кейт.
Она молча отвернулась к окну.
Когда я вернулся на работу, меня уволили за прогул.
Я не спорил, просто прошел по пустынному коридору к своему шкафчику и забрал вещи. В голове было почти пусто. Говорить я не мог.
Через два дня мы привезли Энджи домой. Ее плач скорее напоминал мяуканье, и Кейт мяукала в ответ, брала дочку на руки, и все это с неизменной мягкой улыбкой. Кейт оставалась в комнате Энджи, пока та не засыпала, мурлыкала песенки ночи напролет, если надо, укачивала малышку, рассказывала длинные добрые сказки. Я стоял под дверью детской и слушал, упиваясь кротостью женщины, которой случалось колоться в вены на шее и которая как-то раз порезала вора-наркомана его собственной опаской, вырвав ее из дрожащей волосатой руки.