Грехи маленького городка
Шрифт:
Мы гуляли с Энджи, катая коляску по городским тротуарам, и смотрели в упор на тех, кто провожал малышку жалостливыми взглядами. Мы не стремились понравиться, но требовали уважения к себе. Непоколебимые в своей взаимной верности, мы заботились друг о друге и с прежней страстью ненавидели почти всех: толстяков из среднего класса с их избалованными тупыми отпрысками, чиновников с их квадратными рожами, насквозь фальшивые телевизионные семьи, самодовольных привилегированных козлов с их уверенностью в собственной исключительности и всю эту бесконечную фальшь, которую постоянно видели вокруг.
Я ушел в работу с тем же упорством,
– Ура! – закричала Кейт, когда Энджи наконец сумела произнести свое полное имя и фамилию. – Да, да, да! – восклицала она, вскидывая в воздух кулак, и дочка копировала ее движения.
Я тоже присоединился, а потом посадил Энджи на плечи и стал скакать с ней по комнате. Втроем мы прошли полмили, чтобы купить малышке рожок мороженого, и всю дорогу смеялись в голос. Мне никогда не забыть этого простого момента.
В пять лет Энджи на две недели положили в бесплатную клинику из-за шумов в сердце, которые все усиливались. Кейт находилась там все время, а я отлучался только на рабочие смены по мытью полов в доме престарелых. После того как Энджи выписали, я однажды проснулся и услышал, как Кейт в ванной взывает к Богу, в которого не верит, моля о чуде, которое никогда не произойдет. По другую сторону дверей я тоже молился за них обеих, за жену и дочь.
Отмечать шестой день рождения Энджи мы поехали в парк аттракционов. После трех часов в пути я сразу же отправился в туалет, а когда вернулся, обнаружил, как Кейт колотит какого-то подростка. Потом она объяснила мне, что этот долговязый прыщавый хорек показал пальцем на Энджи и рассмеялся. Кейт ударила его головой в переносицу, а потом врезала кулаком по зубам. Когда она замахнулась в очередной раз, дружок хорька перехватил ее руку и дернул на себя. Я влепил ему с разворота и добавил ботинком по яйцам. Когда набежала охрана, Кейт уже пинала хорька в живот. Я замахивался на всякого, кто подходил слишком близко, а краем глаза наблюдал за Энджи в инвалидной коляске. Она брала пухлыми ручками картофельные чипсы и отправляла их в рот, спокойная и холодная, как форма для ледяных кубиков. Потом перестала есть и захлопала пухлыми ладошками.
Нас выгнали из парка аттракционов, и мы поехали обратно домой. Всю дорогу Кейт читала Энджи на заднем сиденье книжку с картинками, и обе они были такими довольными, точно мы провели день на пляже.
Помню, я глянул в зеркало заднего вида, увидел, как Кейт ведет пальцем по буквам, которые произносит вслух, и едва подавил подступивший к горлу всхлип. Вряд ли можно объяснить, что я ощущал в тот миг: пульсирующую боль в скуле, куда меня двинул охранник, грусть о нашей больной дочери, восхищение красотой материнской любви… Как передать словами эту смесь чувств? Даже пытаться незачем.
Вот так и шли наши годы, полные незамутненной любви и неистовой ненависти с редкими проблесками промежуточных эмоций. Каждый триумф Энджи превозносился до небес, каждое нанесенное посторонним оскорбление влекло за собой суровое наказание. Каракули Энджи помещались в рамочки и развешивались по стенам. Мы так много фотографировали, что угробили добрую дюжину камер. Спорили с бесчисленными больницами, чтобы обеспечить дочке надлежащее
Отец Кейт умер, и она унаследовала обветшавший дом в Локсбурге. Мы переехали туда, радуясь возможности убраться из большого города, который ничего не мог предложить нам, а лишь искушал вновь вернуться к употреблению наркотиков.
Наш крошечный задний дворик стал местом, где Энджи могла побегать, не опасаясь наступить на использованный шприц, как на детской площадке в мегаполисе, за что мы были благодарны. Я нашел работу на заправке, а свободное время проводил с Кейти и Энджи, взбираясь на зеленые холмы, окружавшие серый городишко, и болтая босыми ногами в холодных, как лед, ручьях.
– Что самое хорошее произошло с тобой сегодня? – спрашивала Кейт у Энджи, подтыкая ей одеяло.
Как-то раз дочка выдала целый список радостей за день: объятия, кусочек шоколада, соседский пес, которого она погладила. А потом, когда Кейт вышла из комнаты, добавила:
– А самое хорошее в завтра – что появится еще больше вещей, которые можно любить.
Кейт восхитилась этой фразой и вышила ее, вкривь и вкось, по канве, разделив слова так, чтобы вышло хокку, и объявив нашу дочь гением.
В девять лет Энджи начала слабеть и бледнеть. Мы повезли ее в Харрисбург, а потом в округ Колумбия. Тамошний специалист употреблял слова вроде «неоперабельный» и «осложненный», а потом сказал, что для сердца Энджи мало что можно сделать. Пока он говорил, Кейт гладила нашу дочь по голове, и впервые с тех пор, как мы расстались с пагубной привычкой, я увидел, как по щеке жены ползет слеза.
Через месяц Энджи стала еще слабее. Она спотыкалась на ходу, часто падала. Когда мы наклонялись к ней, она отказывалась от нашей помощи и старалась встать самостоятельно. Дочка всегда оставалась бойцом.
– Может, мне побыть дома, с вами? – спросил я Кейт наутро после особенно поганой ночи, худшей в череде просто тяжелых ночей.
– Иди на работу, – сказала она. – Тебе нельзя терять заработок. Он нам нужен.
Перед уходом я поцеловал их обеих. С заправки я несколько раз набирал номер Кейт, а когда ответа не последовало, убедил себя, что они вышли на прогулку или сидят во дворе.
К моему возвращению со смены домой там стояла тишина. Я позвал Кейт, но она не ответила. Тишина была тяжелой как никогда, и я сразу все понял.
Я поставил на плиту кофейник и заплакал, мысленно взывая ко всем богам и обещая отдать все, что у меня есть, лишь бы Кейт вышла сейчас из комнаты Энджи и рыкнула на меня: «Чего ты тут разнылся, придурок?» Не сводя глаз с закрытой двери, я жаждал всей душой, чтобы она открылась, хоть и знал, что этого не произойдет. Боги вечно про нас забывают.
Пока вода не закипела, я так и стоял на одном месте. А потом собрался с силами и толкнул дверь в комнату Энджи.
Обмякшее тело дочки с закрытыми глазами лежало на коленях у Кейт. А сама Кейт сидела на полу, привалившись к стене спиной, и в ее полуприкрытых глазах не было жизни. Тут же валялся шприц, лишь недавно выпавший у нее из руки. А на кровати лежала записка: «Энджи умерла во сне около полудня. На прошлой неделе я купила чистого герыча, потому что знала: ей недолго осталось, и когда ее не станет, я должна уйти с ней. Прости, что не дождалась тебя. Не хотела, чтобы она долго была там одна. Мы тебя любим».