Гремучий студень
Шрифт:
– После победы над самодержавием, нужно непременно разбить всю эту… Порочную стыдобу, – бомбистка указала на статую.
– А по-моему это красиво.
– Что красивого в женщине, выставляющей себя напоказ?
– Клавдия, да разве можно искусство принимать буквально?! Тут аллегория! – а улыбка у него такая приятная, спокойная и без капли насмешки. – Это точная копия скульптуры из Летнего сада. Правда смотрится в зеркало, и голая она как раз потому, что Правде скрывать нечего.
– Ей, может, и нечего. А ты напрасно гостиницы в центре выбираешь. На Тверской поселился. В прошлый приезд жил у купца Зелышева на Маросейке.
– Только так и надо прятаться. И рядовые, и высшие чины охранки, уверены, что бомбисты скрываются в глубоком подполье, выбирая домишко на окраине, шалаш в лесу или землянку в овраге. Там они и станут искать в первую очередь. А если носишь бобра на воротнике да платишь по пятнадцати рублей за обед, никто тебя не заподозрит! Сюда жандармы не сунутся. В их тупых головах и мысли не возникнет, что Гришка Бессарабец отсиживается среди всей этой роскоши под видом немецкого негоцианта Шмидта. Ой, да что же я?! Где мои манеры?!
Бессарабец засуетился, начал наливать чай в фарфоровую чашку, не докончив, бросился снимать с гостьи душегрейку. Повесил ее на приоткрытую дверцу шкапа и снова схватился за чайник.
Клавдия улыбнулась, глядя на гришины маневры, но тут же нахлынули мрачные воспоминания…
Они познакомились в Киеве пять лет назад. Бессарабец учился в университете и часто приходил к ее отцу, который печатал листовки в подвале, на самодельном станке. Молодой бунтарь убеждал, что нужно издать сочинения их профессора, мыслителя и философа, призывавшего к свержению царя. Профессор этот поощрял своих учеников участвовать в митингах, доставал для них запрещенные книги. А потом всех сдал в одночасье. Оказалось, он давно уже служил провокатором. Студентов исключили из университета, большинство тут же забрили в солдаты. Отца Клавдии жандармы допрашивали три дня и три ночи, после чего приволокли домой чуть живого: помрет к утру, а нам неохота яму копать, сами хороните.
Гришка вернулся через год – дезертир с ввалившимися от голода щеками. Постучался в дом после заката. Она впустила, но не обняла. Стояла молча, ждала, что скажет. Он тоже молчал. Долго молчал. Потом прохрипел:
«Мне бы только руки ополоснуть».
Глянула, а его ладони в крови.
«Профессор?»
Бессарабец кивнул.
«Долго умирал?» – спросила Клавдия, затаив дыхание.
«С рассвета».
Двое суток Гришка беспробудно спал, а потом ушел, не попрощавшись. Сбежал за границу, в Швейцарию. Там научился мастерить бомбы, не обычные жестянки со студнем, а чудо-снаряды с хронометром на крышке.
– К тому же я не считаю себя преступником, – продолжал он, разливая кипяток в чашки из императорского фарфора. – Я просто мастерю оружие. Не моя вина, что бомбисты убивают людей. В конце концов они верят, что цель оправдывает средства и стоит любых жертв.
Она стянула платок и по плечам рассыпались водопады волос, чёрных и густых, пахнущих луговыми травами. Жест этот Бессарабец любил, Клавдия это знала, и делала так нарочно, чтоб подразнить юношу. Ей нравился этот широкоплечий блондин, особенно когда смущенно заливался краской до корней волос и даже сама шевелюра, казалось, краснела. Он нравился ей и в рваной шинели, и в щегольском сюртуке – как сейчас, – но сердце Клавдии было отдано другому.
– Цели. Идеалы. Иногда мне кажется, что все это морок и когда мы очнемся от дурманящего сна, увидим что натворили в беспамятстве… Ужаснемся ведь, Гришенька!
–
За границей он встретился с Бойчуком. Тот с воодушевлением говорил о борьбе за свободу, но Гришка больше не верил никому. Отказался войти в ячейку. Год спустя Фрол привез в Швейцарию письмо от Клавдии. Он отыскал девушку в Киеве, уговорил переехать в Москву и посвятить жизнь истреблению жандармов, которых та люто ненавидела. Клавдия ни о чем конкретном не просила, не писала, что ждет новых встреч. Но с тех пор чудо-мастер стал тайком приезжать в Россию и выполнять заказы бомбистов.
– Прошу к столу, mademoiselle! – он положил на салфетку серебряную ложечку Фаберже и придвинул к девушке блюдо с пирожными. – Тебе какие больше нравятся? Неапольские? Или фисташковые эклеры?
Она зажмурилась и помотала головой.
– Или корзиночки из Венского цеха?
Клавдия злилась, поскольку не могла выбрать. Не понимала ни слова. Корзиночки… Фисташки… Она дочь простого рабочего, из большой семьи, в которой и каши с картошкой на всех не хватало. В детстве ей с сестрами перепадал лишь засахаренный мед, а сейчас и вовсе не было желания пробовать эту буржуазную дрянь.
Но попробовала. Укусила эклер. Крем брызнул на руки, в чашку и на белоснежную скатерть, но Клавдия этого не заметила. Она утонула в облаке сказочных вкусов.
– М-м-м-м, чудесно!
– Возьми еще вот это. От самого Адольфа Сиу [20] . Он тут, в соседнем доме, кондитерскую держит, так мне приносят каждое утро. Свеженькое…
Ей хотелось забыть обо всем и просидеть тут до самого вечера, млея и наслаждаясь, попивая чай и болтая обо всяких заграницах. Она-то, положим, нигде не была, но Бессарабец уж поездил по свету. У него много историй… А если к чаю добавить этих нежных сливок…
20
Французский кондитер, основавший в Москве цех по производству печенья и пирожных, после революции 1917 года – фабрика «Большевик».
Клавдия строго одернула себя.
Нельзя забывать, что ее цель – не уют и сладости для себя лично, а счастье для всех. Настоящее счастье, без сахарной пудры и рюшей на занавесках.
– А я в Швейцарии работаю на железной дороге, – Гришка крошил пирожное на мелкие кусочки, но почему-то его не ел. – Подрядился помочь строителям пробить туннель в Альпах, чтобы поезда пустить напрямую, под горой. Так быстрее получится и безопаснее – не страшны лавины, камнепады. Моя взрывчатка очень пригождается! Уже на три версты углубились.
– Ого! На целых три версты? – удивилась Клавдия.
– Целых! Скажешь тоже. Там работы непочатый край, еще верст пятнадцать пробить надо. Платят за это прилично, больше, чем Бойчук за свои заказы, – он увидел, как напряглась тонкая шея Клавдии, и поспешил перевести тему. – На горных работах я испробовал новые взрывчатые смеси и привез из Швейцарии самые точные часы. Те три бомбы, что я раньше приготовил – это тыквенные семечки, по сравнению с моим новым шедевром. Вот!
Он вскочил в диком возбуждении, подбежал к комоду, распахнул дверцы с инкрустацией и достал серебряное ведерко для шампанского. Метнулся обратно, поставил на середину стола, безжалостно сминая пирожные.