Гремучий студень
Шрифт:
– Когда же Фрол с отцом сблизился?
– Лет десять ему сполнилось, – дед задумался. – Может, чуть больше’ть. Приехал спафей [15] энтот, разодетый, на тройке’ть. Повинился перед сыном, Анфиске в ноги пал. Хочу, говорит, мальчику образовантие дать. Заберу, мол, в город, будет жить за мной, как сыр в масле. Но девка наша – ни в какую. Токмо вместе со мной забирай, по-иному’ть никак. Поспорили они чуток, да и уехал ирод ни с чем. Знали бы мы, что он еще многажды к мальцу приезжал. Тот на мельнице работал, муку просеивать помогал, вот и повадился Михайла Ардальоныч туды шастать. Соблазнял сынка посулами: брось, мол, мамку, да перебирайся в город. Королевичем жить будешь.
15
Человек,
– Хоть бы Фролушка нам открылся, – запричитала бабка. – Мы бы его уберегли от беды.
– Не встревай, лявзунья [16] ! Разве’ть внуку беглому горе досталось? Нет, в наш дом оно пришло’ть, – старик поднял помутневшие глаза на сыщика и прошептал. – Не пережила Анфиска… Как сманил сына искуситель, она быдто умом тронулась. С утра до ночи выла, лицо себе царапала, кричала жутко’ть. Токмо бражкой и успокаивали. Пила до беспамятства, покамест с ног не рухнет. Месяц страдала, потом в город пошла. Скандал закатила’ть у театра. Вернулась в коляске, с полными карманами золота. Откупился от нее еромыжник [17] . Клялся сына каждый месяц привозить, чтоб с мамкой виделся. Но в город ходить запретил. Дюже’ть стеснялся своего прошлого. Врал всем вокруг, что байстрюка с графиней нагулял, оттого допрежь и воспитывал дитё тайком, в деревне. А таперича приблизил к обчеству. Видать, энто шарму ему добавляло. Но смекнул, что ежели Анфиска станет часто’ть скандалить в Москве – тут шарму и поубавится. Боялся шибко. Сыну не раз говорил, что в пьяном виде бранчливая баба способна на любую подлость. А ведь сам – подлец. Потому кровиночку нашу и сгубил.
16
Болтливая женщина, балаболка (устар.)
17
Развратный человек (устар.), употреблялось только в оскорбительном смысле.
Митя, начавший уже клевать носом от жарко натопленной печи и монотонного бубнежа, встрепенулся.
– Сгубил? – он оглядел унылую избу, словно ожидая увидеть мертвую девушку или притаившегося злодея. – В каком смысле?
– Эх, барин, да какая тут может быть смысла? Беда одна’ть. Полгода Михайла Ардальоныч привозил сына к нам. В субботу днем колокольчик за окном – дзынь! Едуть. В понедельник, чуть свет, обратно’ть. Сам не задерживался. Выслушивал упреки’ть, мошной тряс – всякий раз оставлял два червонца. И сбегал трусливо’ть, поджав хвост. А в ту ночь… Кто ведаеть, как все случилось? Напились мы с бабкой допьяна, был грех. Спали мертвецки – пушкой не разбудишь. А как проснулись – внука нет в избе, и Анфиски нет. Пошел я искать, а она… В сараюшке… Уже холодная’ть.
Он крепился долго, но тут не выдержал, зарыдал, спрятав лицо в ладонях. Митя почувствовал неловкость, кашлянул и начал обмахиваться треуголкой. Сыщик дотянулся до бутыли и налил старику полную кружку. Тот вцепился обеими руками, долго пил, запрокинув голову. Бражка стекала по его бороде, капала на стол. Никто не торопил рассказчика, но по напряженной тишине за столом было ясно: все ждут продолжения.
Дед утерся рукавом, и заговорил, глядя в пол:
– До сих пор не верится, что Анфиска сама… Того’ть. Где оно видано’ть, чтоб человек, пусть даже’ть и девка, горло себе косой перерезал? А вот так ее и нашли’ть. Рубашка в крови, а в руках коса зажата – не вырвешь.
– Расследование проводилось? – спросил Мармеладов.
– Эх, да кому мы сдались, барин?! – старик поднял на сыщика глаза, полные безнадежной печали. – У твоих расследователей перья казенные’ть да чернила денег стоят. Нешто переводить их
– Пошто брешешь, старый пень?! – возвысила голос бабка. – Дорогу забыл, ишь! Вы не слушайте безмозглого. Фролушка нам завсегда весточки присылал, а то деньги или гостинцы. А два года назад на Маслену приехал.
– Приехал он! – буркнул дед. – Зашел как чужой, на иконы не крестится, волком смотрит.
– Ну уж и волком! Молчаливый он стал, это правда, но нас любить не перестал же. Я щей налила. «Вот, внучек, чем богаты»… Он сел, а все молчит. Хлебает щи, а я гляжу – слеза у него по щеке текёт и в миску капает. Потом ишо одна. Потом ишо. Тут он зарыдал, совсем как младенчик. Помню, я его в люльке качала, ох уж он и заливался-то… Вскочил, волосы растрепаны, глаза безумные. «Простите», говорит, «меня за все». Дед буркнул: «Бог, мол, простит». А Фролушка ишо шибче зарыдал. «Нет», говорит, «Бог не простит! Так хоть вы не серчайте». Жутко мне стало, обняла его, к груди прижала. Шепчу: «Не виноват ты ни в чем пред нами. Не виноват!» А его колотит, быдто в горячке. Криком кричит: «Зло я творю! Зло премерзкое, а остановиться уже невмоготу». Поцеловал меня и убёг. Шапку забыл, а на дворе мороз лютый. Думаю, вернется тотчас. Но нет, не вернулся. С тех пор и пропал наш соколик. Мы уж всякое передумали…
– Да что об нем убиваться’ть?! – старик смотрел на жену с неодобрительным прищуром. – Непутевый, как батька евонный. От них одна погибель для всех.
– Ты-то больно путевый! – старуха поджала губы и уперла руки в бока. – Расспросил бы гостей, как внук в Москве поживает, здоров ли, не голодает ли… Нет, сидит, понимаешь, сычом да обиды старые пережевывает!
– Окстись, баба! – дед привстал из-за стола. – Не то я тебе…
Бабка отступила к печи и потянулась рукой к ухвату.
Мармеладов, предчувствуя драку, переливчато свистнул. Спорщики посмотрели на него, забывая на миг про свару.
– Хотите узнать, как в Москве поживают? – сыщик говорил негромко, заставляя всех прислушиваться к своим словам. – Давеча в своей квартире был убит актер Малого императорского театра Михаил Ардалионович Столетов.
– Ох ты… И как же’ть его?
– Взрыв бомбы. Следователь, приехавший из Петербурга, склонен обвинить в убийстве вашего внука.
– Энто вряд ли, – дед тяжело опустился на лавку. – Разное’ть про внука болтають, что бомбы в людей бросаеть без разбору… Тут уж Бог ему судья. Но на отца Фролка бы руку не поднял. Он на энтого супостата чуть не молился. На все готов был, чтобы только’ть похвалу отцову заслужить. Чтобы тот сынка достойным признал и наравне с собой поставил. Через энто и пошел зло творить, – он пожевал бороду и припечатал. – А блудодею – поделом! Оплакивать его у нас в деревне никто не станеть.
Старуха подошла к Мармеладову и робко протянула к нему руки.
– Вы уж передайте Фролушке, что мы завсегда ждем его домой. Скажете?
– Скажу, – пообещал сыщик. – Как увижу, сразу передам. А нам пора ехать.
Митя достал из кармана горсть серебра и, не пересчитывая, выложил на стол.
– Энто внучок прислал? – умилилась бабка.
– Да, – соврал почтмейстер. – Прислал с наилучшими пожеланиями.
– А это от меня, – Мармеладов добавил золотую монету. – Помяните Анфису.
– Спасибо, барин, – старик с трудом держался на ногах, но все-таки умудрился поклониться. – Намаялась девка на энтом свете. Может хоть на том отдохнет…
XIX
Не успела коляска отъехать от покосившейся избы, как на крыльцо выбежала старуха.
– Стойте! – кричала она – Стойте! Барин! Шляпу-то! Уф-ф… Шляпу забыли.
Митя пробормотал слова благодарности, но нахлобучил треуголку с плохо скрываемой досадой.
– Надоела тебе эта дребедень, – заметил сыщик.