Грешники
Шрифт:
— Подозреваю, никто не сказал тебе этого, девочка, так что: «Добро пожаловать в семью!»
Я широко улыбаюсь и на этот раз даже мужественно не морщусь после глотка крепкого алкоголя.
— Хочу знать, что у тебя с Гариком, — строго говорит Маруся. — Только честно, потому что меня еще никто не обвел вокруг пальца, а мой второй муж вообще называл «ведьмой».
Мне немного не по себе, потому что с одной стороны я ничего не знаю об этой женщине и понятия не имею, можно ли ей доверять, а с другой — у нас с Гариком договор о неразглашении. Может, его бабушке тоже лучше не
Интуиция подсказывает, что я должна ей довериться.
Осуждать она точно не будет.
Так что, вприкуску с орехами и трюфельным сыром, рассказываю ей все как на исповеди.
Странно, что все женщины в моей жизни, которым я хочу довериться и которые абсолютно точно меня не предадут — уже сильно в возрасте. И это при том, что отношения с собсвтенной матерью у меня, как в той поговорке — «оторви и выбрось».
— Я знала, что в конечном итоге Гарик найдет себе боевую подругу, — улыбается Маруся. Двойное дно наших отношений как будто не стало для нее сюрпризом. — Ему нужна женщина, которая вытащит из-под обломков, когда они с Анной снова столкнутся.
— Звучит как противовоздушная сирена, — невесело отзываюсь я.
— У тебя есть время морально подготовиться к боевым действиям, — предупреждает бабушка Гарика. — Она всегда хотела его подавлять, а он всегда сопротивлялся. А потом вырос, заматерел и стал огрызаться.
— И ей это не понравилось?
— Ну а какой ненормальной бабе с замашками Пиночета понравится, что мужчина не пляшет под ее дудку? — фыркает Маруся. Потом делает глоток коньяка, закусывает его оливкой, морща нос, словно съела гусеницу, и добавляет: — Моего Сергея она сломала, увы. Но с Гариком этот фокус не прошел.
Только после ее слов, я понимаю, что как-то нарочно обходила стороной это слово.
Да, именно так — отец Гарика выглядел сломленным. Человеком, который храбро сражался, но которому не дали шанса победить, в качестве подачки согласившись на перемирие. Не представляю Гарика с тем же лицом, что и у его отца, и невольно ежусь как от колючего сквозняка по плечам.
— Элька играла за мамашу, — снова фыркает Маруся, и я улыбаюсь, потому что в ее исполнении «Элька» звучит так, словно речь идет о женщине с «низкой социальной ответственностью». — Но Гарик немного по глупости потерял от нее голову. Мужчины вообще сначала бросаются на яркие перья, пока жизнь не настучит по лбу.
— Ну и женщины иногда тоже, — морщусь я, вспоминая тех немногих своих уже бывших подруг, которые сохли по роковым красавчикам, отвергая обычных хороших парней. Большинство теперь в разводе, с детьми и кусают локти.
— Когда Сергей привел эту женщину в наш дом, я сразу сказала, что эта Венерина мухоловка его сожрет, но… Дала ему сделать эту глупость. Это мое упущение, что он вырос бесхребетным и слабохарактерным.
— Не все мужчины рождены, чтобы держать на плечах небесный свод, — пытаюсь немного развеять эту явную грусть, но Маруся быстро отмахивается от меня, как от проказы.
— Чушь! Воспитание и характер — единственное, что нужно настоящему мужику. Сергея я упустила. Его отец ушел очень рано, а я
— Гарик не такой? — осторожно интересуюсь я, потому что, хоть это и звучит дико, я до сих пор не представляю, что он за человек. Он как оригами, где все решает сгиб — влево или вправо, и уже совсем другая фигура.
— Гарик рос вопреки, — скалится его бабушка. — Анна думала, что сломает и этого, что в ее жизни будут две подставки под каблуки, но крепко ошиблась.
Фраза про подставки под каблуки заставляет меня слишком резво проглотить коньяк, и я громко закашливаюсь, обмахивая рот ладонью и смеясь.
— Может, будете подружкой невесты, Маруся? — предлагаю севшим от кашля и крепкого алкоголя голосом. — Обещаю не придираться к цвету платья!
[1] Толстяк (англ. Fat Man) — кодовое имя атомной бомбы, разработанной в рамках Манхэттенского проекта, сброшенной США 9 августа 1945 года на японский город Нагасаки, спустя 3 дня после бомбардировки Хиросимы (ист: википедия)
Глава 44
Гарик возвращается только в середине недели и вид у него такой, будто он не спал, почти не ел и даже не садился. Ему не так много лет, чтобы морщины вокруг глаз вдруг стали настолько явными.
Это смешно, но с моим будущим мужем мы встречаемся в офисе — он почему-то даже не сказал, что прилетает, а на мои попытки выяснить хотя бы что-то через сообщения, сначала просто уклончиво отвечал «я пока сам не знаю», а потом почти грубо ответил, что у него обычная рабочая поездка и нет ничего такого, о чем мне стоило бы волноваться. Выглядело это как вежливый, даже на двести процентов аристократический посыл отправиться со своими вопросами известным маршрутом.
Я закрыла рот и последнее мое сообщение — написанное позавчера — было крайне вежливым и сухим: «Желаю тебе всяческих успехов в делах».
Так что, когда в обед его личная секретарша заглянула в мой кабинет и сказала, что Игорь Сергеевич попросил меня зайти, я чуть не икнула от неожиданности, потому что свято верила, что Гарик еще в Мюнхене.
А потом едва не обомлела, когда увидела его в кресле за столом: бледного, почти серого, с синяками под глазами, помятого и вымотанного. Помятого, само собой, в переносном смысле, потому что его рубашка и брюки, и даже галстук с запонками, как всегда, были в идеальном виде.
— Я буду благодарен, если ты прикроешь дверь, — говорит он, кивая мне за спину.
Еще только половина третьего, а он уже со стаканом.
Придраться не к чему — выпивает он правда крайне редко.
Но мне все равно это не нравится.
— Ты очень громко думаешь, — устало улыбается Гарик, когда я, закрыв дверь до выразительного щелчка, сажусь в кресло напротив.
— Не понимаю, о чем ты, — держу холодную мину, аккуратно, как в кино, закладывая ногу на ногу.
— Ты об этом, — он салютует мне стаканом, делает глоток и забрасывает голову на спинку, устало прикрывая глаза. — Это — антистресс.