Грейте ладони звездами
Шрифт:
Думаешь, я понимаю?! Ничуть.
Думаю, со временем это выяснится...
Так ты его прямо ни о чем не спросила?!
– возмущается Ева.
– О чем вы тогда вообще говорили вчера?
Не твое щенячье дело!
– щелкаю я ее по носу, пытаясь казаться беззаботной. А потом серьезно добавляю: - Ева, я любила твоего отца, ты ведь знаешь это, милая, правда?
Она смотрит на меня и кивает головой.
Мам, я знаю, как вы с папой любили друг друга, но теперь его нет.., - у нее на глазах выступают слезы.
– И мне его очень не хватает.
Девочка моя, - я привлекаю ее к себе и крепко обнимаю.
Но после его смерти ты стала другой...
– Я не хочу больше видеть тебя такой... С Ником ты снова прежняя... ты улыбаешься... и поэтому я рада за тебя.
И мы стоим с ней, обнявшись и плача одновременно, а за окном медленно кружатся белые мотыльки легкого, невесомого снега.
… Мы с Элиасом и Евой лепим снеговика во дворе, втыкаем ему морковный нос и обвязываем шарфом, сын утверждает, что тот похож на Пауля. Нам весело и хорошо вместе... не хватает только Доминика.
Потом Ева остается делать реферат по биологии, а мы с Элиасом идем к Хелене: пьем чай, восхищаемся рождественскими яслями, каждую из фигурок которых Герт самолично выстругал из кусочков дерева и рассматриваем детские фотографии мальчиков Шрайбер... Ник на них кажется мне маленьким ангелочком, от взгляда на которого у меня невольно замирает сердце.
Он всегда был самым красивым ребенком в мире, - тихонько шепчет мне Хелена, чтобы не услышали Пауль с Томми. Думаю, ей самой не верится, что она смогла породить нечто столь совершенное... Интересно, будет ли сын Ника хоть чуточку похож на своего отца? Эта мысль наполняет меня восторгом, и я незаметно кладу руку на свой плоский живот. Но тут же отдергиваю ее...
Он мне даже не позвонил...
… и не написал...
День почти заканчивается, и мы снова бредем с Элиасом по опустевшим улицам, подставляя лица пушистым снежинкам, пузатым, словно отъевшиеся мотыльки, которые падают нам прямо на языки и рестницы...
Снег всегда заставляет верить в лучшее, думается мне - когда идет снег, должны происходить чудеса!
Ева распахивает перед нами дверь с сияющей улыбкой на лице - не успеваю еще понять, что тому причиной, как вдруг замечаю большой чемодан прямо здесь у порога.
Доминик!
Надеюсь, приютите меня хотя бы на время, - говорит он мне с надеждой во взгляде.
– Я нынче бездомный!
Подхожу и прижимаюсь к его груди, чувствуя быстрый перестук любимого сердца.
Это твой дом, можешь оставаться здесь сколько захочешь, - вдыхаю опьяняющий запах леса и карамели, растворяясь в умиротворяющем тепле мужского объятия, - тебе здесь всегда рады.
Он касается руками моей спины, лица, волос... Я почти готова разреветься, но сдерживаюсь.
В таком случае я, пожалуй, здесь задержусь, - произносит он звонко, целуя в уголок моих расплывшихся в блаженной улыбке губ.
19 глава.
«Странныый народ эти взрослые».
Несколько позже Доминик рассказывает мне о том, что произошло между ним и Ванессой в тот самый день, когда я маюсь от неизвестности в ожидании весточки от него...
В то утро он просыпается еще до рассвета и долго лежит рядом, всем телом ощущая тепло приникшей к нему женской спины - моей спины, если быть точной – и этот жар, мнится ему, проникает прямо под его кожу, согревая оледеневшее за годы разлуки сердце, которое практически отучилось биться в таком умиротворенно-покойном
Нет, он вовсе не хочет сказать, что все эти три бесконечных года, которые он провел за рубежом, были для него одним беспросветным серым маревом, состоящим из разбитого сердца и разрушенных недежд, нет, в его жизни случалось и много хорошего тоже, только вот этот покой, который он ощущает сейчас... его он познает впервые за все свои двадцать восемь неполных лет.
Он протягивает руку и гладит меня по волосам – эта несмелая ласка наполняет его сердце новым, неизведанным доныне восторгом. Вспоминаются слова друга, с которым он поделился однажды причиной своего унылого выражения лица:
Поверь, тебе просто надо найти себе новую красотку и замутить с ней по полной – и всю твою хворь как рукой снимет.
Он поверил ему тогда, поверил, потому что хотел верить: хотел, чтобы разбитое сердце можно было излечить новыми отношениями, тем более если не обременять эти отношения любовью. Любви с него нынче было предостаточно...
В конце концов он сам не понимал, зачем и почему влюбился именно в эту конкретную женщину (опять же в меня) – в подругу своей собственной матери, которая живет в счастливом браке и совсем не нуждается в сторонних отношениях. Хотя он, что уж греха таить, был бы вовсе не прочь стать моей тайной влюбленностью, дерзким секретом, о котором даже шепотом говорить не дозволяется, и упиваться сладостью обладания той, которая казалась такой недостижимой...
Но, как выяснилось, не только казалась, но и была таковой... недоступной и от этого еще более желанной.
Чтобы заглушить чувственный и сердечный голод внутри себя Доминик периодически поддавался чарам то одной, то другой из своих коллег по работе, но в итоге только выпестовал в себе странную, циничную невосприимчивость к их любовным признаниям в частности и к самим радостям жизни в целом. Хотя по сути ему даже нравилось это упорядоченное существование, в котором никакие житейские бури не были способны выбить почву из-под его крепко утвердившихся на земле ног...
– Ты бессчувственный ублюдок и сволочь!
– такими словами распрощалась с ним одна из его подружек, отчаянно пытавшаяся воззвать к его душевной эмпатии, к которой, как ему стало казаться с некоторых пор, он и вовсе утратил всяческую способность. К ее чести будет сказано, она действительно любила его... он же лишь позволял ей любить себя, и пока той этого было достаточно, все у них было как будто бы хорошо. Пока ей было этого достаточно...
На тот момент, когда Доминик по воле судьбы познакомился с Ванессой, у него были недолгие отношения с хорошенькой японкой, вызывающей смутный, едва теплющийся отклик в его душе – она любила читать, и он заставлял ее делать это вслух, хотя ее выученный английский лишь усугублял его тоску по родине и... по мне? Нет, в это ему уже не верилось – разве можно любить кого-то так долго, циник в его душе не мог и мысли такой допустить. Однако, родная речь в Ванессиных устах звучала как музыка, и Доминик невольно этой музыкой заслушался... тем более что «певица» была премиленькой, восторженной и явно в него влюбленной. Ничего нового, если подумать (он знал, что нравится женщинам), но смутная мысль о возвращении домой с помолвочным кольцом на пальце неведомым образом была ему приятна... Почему, он не хотел и допытываться – просто позволил еще одной девушке попытаться сделать его чуточку счастливее. Возможно, у немки это выйдет лучше, чем у чуждой его менталитету японки!