Гроза над крышами
Шрифт:
У них не было указания следить за Марлинеттой — кому это интересно? Но все равно, не следовало расхолаживать ретивых, порой они приносили и что-то полезное. А потому Тарик с важным видом генерала перед шеренгой солдат сказал:
— Молодцы, востроглазые, хвалю!
— Таричек, и нам бы в Приписные, — робко сказал Мидати. — Годочками годимся, негласки соблюдаем...
— Подумаем, — значительно сказал Тарик. — Дело непростое, не я один решаю, вся ватажка...
Недоросли унеслись вприпрыжку с дикарскими воплями, а Тарик спросил:
— Что за разговор?
— Если захочешь бляшку продать, дядюшка Лакон дает десять серебряных денаров. Больше никто не даст, наоборот, обсчитают. Он, конечно, свое надбавит, но не особенно, денаров пять — ну, все торговое дело стоит на надбавке. Понимаешь, Тарик, очень дорого, иногда в немалом золоте, ценится понятный раритет, про который точно известно,
Тарик положил бляшку на ладонь, полюбовался. Чампи сказал:
— Ведь неизвестно даже, тыща годов ей или сто. Старожитная — весь сказ.
Спрятав бляшку в карман, Тарик ответил, не особенно раздумывая:
— Не пойдет. Будь это еще десять золотых, я бы соблазнился — папаня в доме починку задумал, денежка нужна. Десять серебрушек я и в порту в удачный месяц заработаю. Я, конечно, не собиратель старожитностей и наверняка никогда им не стану. Тут другое. Ни у кого нет старой вещички из Серой Крепости, а у меня есть, пусть никто об этом не знает, кроме вас четверых (ну, может, еще студиозусам покажу, они лишнего болтать не станут). Вон даже вы во всех своих книгах ничего не нашли. Может, она такая одна на всем белом свете? А тут всего-то десяток серебрушек...
Нет уж, оставлю себе, и весь сказ. Вот ты на моем месте продал бы?
— Ни за что, — решительно, не задумываясь ответил Чампи. — Я тоже собирателем никогда не стану — хороший торговец старо-житностями собирательству поддаваться не должен, иначе загубит о
торговлю напрочь. Вот именно, тут другое. Ни у кого нет, а у тебя есть. Может, одна такая на свете...
— Ну вот, ты меня понимаешь... — сказал Тарик.
Они распрощались, и Тарик пошел домой. Навстречу попался Титор Долговяз, на сей раз на политесный поклон Тарика не ответивший. Уж конечно, не из спеси — просто он шел из таверны гораздо быстрее, чем шествовал туда, и ничего вокруг не видел. Судя по раздувшейся сумке, бутылок он приобрел не менее полудюжины. Значит, не менее трех дней будет пребывать в блаженном отрешении ото всего на свете, хоть и превосходно знает, что закончится все выволочкой от супружницы.
Любопытно, стоит выволочка такого вот отдохновения души? У взрослых столько своих заморочек, кто их поймет... Надо полагать, стоит — все же супружница Долговяза не поленом охаживает и даже за волосья не дерет, обходится затрещинами по загривку и лупцовкой по спине, а потом долго и нудно зудит про траты на водку и свою загубленную жизнь: за ней, мол, такие ухаживали, что не чета Долговязу, они сейчас устроились на местечках престижнее и денежнее, чем титоришка Школариума. Хотя очень трудно представить ее молодой стройной красоточкой... Впрочем, судя по Альфие, в которой незаметно ничего от папани, все возможно. Кому от этого хорошо, так это Альфие: опять будет гулять с Байли до полуночи — это трезвый папаня устраивает дочке долгие и нудные словесные выволочки за то, что она гуляет с сыновьями простых Цеховых, а маманя, как сама Альфия со смехом рассказывала подругам и Байли, озабочена вещами насквозь житейскими: старательно наставляет не позволять парням слишком много, а особенно не связываться с теми охальными забавами, от которых, бывает, тяжелеют. Иногда можно и услышать что-то полезное, говорила Альфия, а иногда такое, что в голос хохотать хочется, — маманя до сих пор верит, что политесные девочки в ротик не берут... Заслышав такое, ее подруги (все, конечно же, дочки почтенных родителей) прыскали в кулачок...
До ужина оставалось еще немало времени, и Тарик, еще раз полюбовавшись непонятной старожитностью, прибрал ее в шкафчик и стал листать сегодняшние покупки. Впервые он держал в руках вирши — не считать же таковыми ходившие среди Школяров рукописные «Похождения морехода Угтарака» или «Приказчик в деревне»...
В указанную Фиштой книжную лавку он по дороге из порта зашел не без робости и опасений: вдруг там как-то не так все устроено? Фишту об этом он не расспросил.
Оказалось, лавка как лавка, те же наклонные полки, на которых напоказ выставлены книжки, конторка с чернильницей. Разве что, он сразу подметил, книжки немного не те, что в лавках, куда он обычно заходил: справа солидные тома, кожаные и матерчатые, а слева книжки хоть и голые, но выглядевшие совершенно иначе: почти все вполовину меньше размером, на обложках вместо красоток в платьях со смелыми вырезами, пиратских кораблей, окутанных пушечным дымом, страшных лесных оборотней и тому подобных завлекательностей совсем другое: букеты разнообразных цветов и просто цветы, перья Птицы Инотали, красивые
И покупатели были самые обыкновенные: две симпотные девушки (судя по платьям, служанки из богатых домов), молодой дворянин при шпаге и студиозус. Студиозус листал с величайшим вниманием какую-то кожаную книгу, а остальные стояли у полок с виршами. Возле конторки торчал Приказчик немногим старше
Тарика, щуплый, как свечечка, в круглых стекляшках, но Тарик сразу подметил, что стекла простые, как в окнах: ага, для солидности нацепил, дело нередкое. Смерив взглядом Тарика так, как сам Тарик смотрел на Градских Бродяг, щуплый осведомился с видом крайнего превосходства:
— Парень, ты точно пришел, куда тебе надо? У нас дурных приключений и душещипательных страстей не водится, не держим такой дешевки...
Оценив его в мгновение ока, Тарик пришел к выводу, что этому задохлику он легко накидал бы до кровяных соплей. Может быть, тот никогда и не дрался, связываться с таким — все равно что девчонку бить.
Пока он подыскивал ответ, политесный, но сразу показавший бы, что он этого выпендрежника в грош не ставит, дворянин подозвал нахального типа, чтобы рассчитаться за выбранное — сразу четыре книжки виршей. Из задней двери вышел человек совсем другого пошиба: пожилой, седой, с располагающим к себе лицом, и стекляшки, сразу видно, не для выпендрежа надеты, а по слабости глаз, как у Чампи. Вот с ним-то Тарик как-то сразу разговорился, уже без робости. Узнав, что Тарик заинтересовался виршами, но ничего в них не понимает (ну, неотложная надобность, знаете ли, возникла), дядюшка Каборо (так его, оказалось, звали) не выразил ни малейшего удивления и не смотрел свысока. Однако, судя по его лукавому взгляду (сильные стекляшки увеличивали глаза не менее чем втрое), прекрасно понял, что это за неотложная надобность такая. И сказал с загадочной улыбкой: ну да, у многих однажды просыпается интерес к виршам, это нужно только приветствовать, и со временем все начинают разбираться, это иногда становится пристрастием на всю жизнь. При этом называл Тарика крайне политесно: не «мальчуганом», а «юношей», как обычно обращаются к дворянам и сынкам богатеев. Так что Тарик воспрянул, ощутив себя и здесь своим человеком.
Дядюшка Каборо подвел его к полке. Услышав про «Поющий кустарник», сказал, что это хороший выбор, и показал еще несколько книжек, подробно объясняя, в чем их достоинства, а также особенности. Вот, скажем, «Радуга над рекой», на которой значится мужское имя сочинителя — Митраль Тубар, — вовсе не мужчиной написана. Вымышленное имя по-ученому зовется «псевдоним», и выбирают этот самый псевдоним сочинители по самым разным причинам. В данном случае — из-за старинных установлений, каковые, хотя, на взгляд многих, и устарели, но все еще в большой силе... Вирши сочинять и печатать их под своим честным именем не зазорно мужчине-дворянину любого возраста, но женщинам такое позволительно только замужним. Меж тем сочинитель «Радуги над рекой», как достоверно известно немногочисленным знатокам, — молоденькая незамужняя барышня, для каковой вовсе не предосудительно сочинять вирши, но крайне неполитесно их напечатать. А барышня как раз хочет, чтобы ее вирши прочитали как можно больше людей, — так и появился Митраль Тубар. Это знают только особо доверенные печатники и книготорговцы, которые никогда не проболтаются покупателям (при этих словах обе служанки, прислушивавшиеся к их разговору с живейшим любопытством, сразу поскучнели). И наблюдается то, что заслуживает ученого слова «парадокс», поведал дядюшка Каборо: книжка вышла три месяца назад и получила большой успех, потому что вирши и в самом деле талантливые, половину из них поют как романсеро предметам своего воздыхания молодые люди всех званий и сословий, в том числе и дворяне — и дворяне эти, превознося достоинства виршей, не подозревают, что, очень возможно, не раз на балах танцевали с «Митралем Тубаром» или беседовали с автором книги на приемах...
— А вы ее видели? — прямо-таки завороженно спросила одна из служанок. — Она правда красивая?
— Очень красивая, — сказал дядюшка Каборо и поторопился добавить: — Говорят...
Тарик заподозрил, что добавление напрасное и дядюшка Каборо видел «Митраля Тубара» своими глазами (похоже, так решили и обе девицы), но настаивать никто не стал — известно ведь, что все торговцы свято берегут цеховые секреты, чем бы они ни торговали, овощами или книгами...
Короче говоря, из книжной лавки Тарик унес и «Поющий кустарник», и «Радугу над рекой», и еще «Тернистые пути любви» (девицы посоветовали, и дядюшка Каборо одобрил), а также «Балладино белопенных бурунов» (это уж он выбрал сам из-за обложки, чуток пролистав). И сейчас все четыре книжки лежали перед ним на столе.