Гроза зреет в тишине
Шрифт:
— Что вы, тетка Алена! И вы будете жить, — сжав ее руки, заговорил Василь. — Мы с Таней заберем вас в лес, а там — за фронт отправим. В больницу. Да и я партизанском лагере есть доктор.
— И Танечка жива? Жива?
— Правду говорю! Вот только что ее видел!
— Вася, дорогой, сколько ты мне радости принес! А я... у меня даже картошки нет...
— Я сыт. Мы и вам принесем.
— Не надо, Вася. Немцы кругом. Зверствуют они. А мне люди помогают. Приносят. Даже молоко. Только... есть мне не хотелось. И жить...
Алена замолчала. На лице
— А Пашка мой... вернулся...
— Где он? — спохватился Василь.
— Не знаю. Но зимой дома был, до самой весны... Сказал, из окружения вырвался. Идти, говорит, было некуда, Москву немцы взяли...
— Врет он! «Москву взяли!» Вот, читайте, куда мы погнали немцев от Москвы! — резко оборвал Алену Василь и, выхватив из кармана газету, бросил ее на стол.
Алена взяла в руки газету, развернула и вдруг радостно воскликнула:
— Сымон! Вася, гляди, Сымон наш!
Василь взглянул на газету и — качнулся, будто его ударили в грудь. Схватившись рукой за лоб, он медленно пошел к двери. Возле порога оглянулся и, обхватив руками косяк, заплакал...
VI
«Электроразведка», несмотря на все злоключения, прошла успешно, и Микола Скакун теперь знал, что ему делать. Перво-наперво, весело думал он, надо взять тол, который пообещал капитан Кремнев. Двести метров телефонного провода и двадцать метров бикфордова шнура с капсулем-детонатором уже имеются. Есть килограммов десять «плавленного» тола да еще две противотанковые мины. Но мины теперь можно и не трогать. Тридцати килограммов тола хватит, чтобы разрушить такой мост, как Лозовский.
Добравшись до места, где была спрятана лодка, Скакун предложил Тане отдохнуть, а сам пошел по берегу реки. В его изобретательной голове вдруг созрела идея подобраться к мосту не на лодке, как это планировал он раньше, а на двух небольших плотах, сделанных из ситника. Такие плоты очень устойчивы на воде и мало заметны, особенно ночью. Кроме того — и это тоже немаловажный факт — их легко будет переносить на себе, а не гнать все время по реке.
Заросли ситника, как и предполагал Скакун, были рядом. Оглянувшись, парень разделся и, зябко втягивая голову в плечи, полез в холодную воду...
Плоты были готовы на рассвете. Они напоминали собой обычные соломенные маты, какими деревенские жители зимой прикрывают с улицы окна, чтобы мороз не оставлял на них следов. А для того, чтоб эти маты не прогнулись, если на них ляжет тяжелый груз, Скакун привязал снизу к каждому из них по две толстые сухие жерди.
Теперь оставалось проверить маты-плоты на устойчивость и грузоподъемность. Сделать это должна была Таня, и Скакун позвал ее. Они спустили плоты на воду, Таня осторожно ступила на один из них, потом легла. Толстые зеленые снопы, надежно перевязанные между собой веревками, не осели в воду и на два сантиметра. Скакун, почесав затылок, пожалел:
—
— Давай перевяжем, — предложила Таня.
Скакун еще раз посмотрел на плоты и, представив, какая это большая работа — перевязать около тридцати снопов, махнул рукой.
— Не надо! Удобнее тебе будет работать на них.
От плотов отвязали жерди и спрятали их в кустах.
Тем временем уже рассвело, и Скакун заторопился.
— Вот что, Таня, — сказал он. — Ты оставайся тут. А я решил ваять с собой еще трех или четырех хлопцев, они и принесут все, что надо. А ты запрячься в кусты и спи до самого вечера. Хлеб у тебя есть?
— Немного есть.
— На еще и мой. Тут и сала кусочек.
* * *
Часа через два Скакун уже был на поляне, под тем самым дубом, где встречался с капитаном Кремневым.
На этот раз капитана тут не оказалось. Партизана-разведчика встретил Иван Бондаренко. Возле его ног стоял мешок, наполовину чем-то заполненный.
— А где капитан? — протягивая Бондаренко руку, с тревогой спросил Скакун.
— Я отвез его в лагерь. Что-то нездоровится ему.
— Что ж это с ним? Вчера он был совершенно здоров! — еще больше забеспокоился Скакун и пристально посмотрел в глаза разведчику, видимо, стараясь разгадать, не скрывает ли тот от него чего-нибудь еще более неприятного.
— С виду здоров, — безнадежно махнул рукой Бондаренко. Помолчав, добавил: — Контуженный он. И тяжело ранен в голову. Еще в сорок первом. С тех пор и мается. Волноваться ему нельзя, а тут беда такая. Я вчера все слышал...
Скакун помолчал, потом осторожно толкнул ногой мешок и спросил:
— Что это?
— Тол, — ответил Бондаренко.
Скакун прямо-таки расцвел. Услышав о болезни капитана, он почему-то вдруг решил, что теперь не видеть ему тола, как своих ушей. И вот, на тебе!
— Неужели тут все двадцать килограммов? — приподняв мешок, недоверчиво посмотрел он на разведчика.
— Посчитай. Пятьдесят брусков по четыреста граммов. Сколько будет?
— Ну, друзья, век не забуду! — шумно вздохнул Скакун. — А капитану передай, что я Тане ничего не сказал. И еще скажи, что сегодня ночью мы отсалютуем его другу, Сымону Филиповичу. Да так, что от этого салюта у фрицев перепонки полопаются!..
VII
Василю Кремневу и вправду нездоровилось. Болела голова, но больше всего беспокоило сердце. Жгло. Были минуты, когда ему хотелось плакать, ни от кого не скрывая своих слез, хотелось бежать в Лозовое, схватить на руки изнуренную болезнью и голодом женщину и нести ее прямо за линию фронта, туда, где есть хлеб и больница и где нет эсэсовцев и полицаев, которые и день и ночь черным вороньем кружат вокруг ее давно осиротевшей хаты. Были минуты, когда ему хотелось схватить автомат и идти искать дезертира Пашку, изменившего Родине, смертельно ранившего в сердце отца и мать.