Гроза зреет в тишине

Шашков Александр Андреевич

Как раз в самый разгар обсуждения этой проблемы и появился радист. Он подошел к капитану и передал ему расшифрованную радиограмму.

Кремнев посмотрел на скупые строчки и, не сказав никому ни слова, направился в свою землянку. А через час к котловану прибежал Аимбетов, охранявший штабную землянку, и объявил:

— Лейтенант Галькевич и старший сержант Шаповалов, — к командиру!..

Кремнев сидел за столом над картой, когда Галькевич и Шаповалов, перемазанные смолой и глиной, переступили порог. Предложив разведчикам сесть,

капитан внимательно, как-то исподлобья, посмотрел на Галькевич а. Лейтенант насторожился.

Но Кремнев вдруг по-дружески весело подморгнул лейтенанту и спросил:

— Поздравим?

— Кого? — переспросил Галькевич.

— Его, — Кремнев повернулся к Шаповалову. — Признавайся, что сегодня во сне видел?

— Я? — заметив в глазах командира знакомые веселые искорки, живо ответил: — Сибирские пельмени! С маслом. С уксусом. А еще… ну, да об этом и говорить как-то неловко.

— Э-э-э, вон что тебе снится! — рассмеялся Кремнев и взял со стола радиограмму: — Вот читай... товарищ старший лейтенант.

— Старший? Почему — старший? — растерялся Шаповалов.

— Об этом спросишь у Главнокомандующего. А теперь, друзья, садитесь к столу и внимательно слушайте.

Кремнев сжег радиограмму, сдул со стола пепел и, пряча в карман спички, заговорил ровным, спокойным голосом:

— Есть новое боевое задание. В Москву, в Центр, поступили сведения, что фашисты создали на территории Белоруссии несколько строго секретных аэродромов, которые они намерены использовать в удобное для них время. Один из таких аэродромов находится где-то в нашем районе. На нем сосредоточены самолеты самых новейших конструкций. Нам приказано обнаружить аэродром и сообщить координаты. Кто из вас возьмется за это дело?

— Разрешите мне, товарищ капитан, — встал Шаповалов. Повернувшись к Галькевичу, добавил, как бы извиняясь: — Ты, Левон Иванович, не обижайся. Мне... гораздо легче будет. Я хорошо знаю немецкий язык, обычаи...

— Чудак! — засмеялся Галькевич. — Еще оправдывается! Пожалуйста!..

— Хорошо, — улыбнулся Кремнев. — Приступайте к делу сегодня ночью. Тебе же, лейтенант Галькевич, поручаю так называемую северную железную дорогу. После того как мы уничтожили Вятичский мост, а партизаны — Лозовский, немцы перевозят по этой дороге почти все свои грузы и живую силу.

— Ясно, товарищ капитан!

— Все. Идите и готовьте людей.

III

Лейтенант Дановский лежал на залитом кровью цементе, когда дверь вдруг отворилась и в камеру вошел сам фон Зейдлиц. Заложив за спину руки, обер-фюрер долго стоял молча, брезгливо глядя на своего бывшего подчиненного, потом резко приказал:

— Встать!

Дановский вздрогнул, испуганно открыл глаза. Потом медленно, превозмогая невероятную боль во всем теле, встал и, чтобы не свалиться снова, прислонился спиной к мокрой стене. Зейдлиц с удовлетворением оглядел его с ног до головы, усмехнулся и пошел к выходу. На пороге остановился и приказал часовым:

— Помогите лейтенанту умыться, а потом — ко мне в кабинет.

...Когда

Дановский переступил порог кабинета, обер-фюрер Зейдлиц был на своем обычном месте, за рабочим столом. Но теперь перед ним не было никаких бумаг. На столе, на красивом позолоченном подносе, стояла бутылка коньяку, две рюмки и две тарелки: одна с лимоном, нарезанным тонкими дольками и посыпанным сахаром, вторая — с ветчиной. Сверху, на ветчине, лежало несколько кусков хлеба.

— Садитесь, лейтенант, — любезно, жестом хлебосольного хозяина пригласил эсэсовец. — А вы, — повернулся он к охранникам, — можете идти.

Дановский тяжело опустился в мягкое кресло. Обер-фюрер пододвинул ему тарелку с ветчиной, наполнил рюмки. Немного подумал, перелил коньяк из одной рюмки в стакан, долил стакан доверху и протянул лейтенанту:

— Пей. Вы, русские, кажется, рюмок не признаете?

Дановский растерянно улыбнулся. Все, что происходило вокруг, казалось ему сном, — страшным непонятным сном. Неожиданный визит «инженеров»... Взорванный мост... Камера... Издевательства и пытки... Залитый кровью пол... Роскошный кабинет... Французский коньяк... Чехословацкий хрусталь... Ароматный запах свежего лимона... Приветливый голос... Где же она, явь, и где — сон, галлюцинация?!

— Ну, что же ты растерялся? — снова прозвучал спокойный и любезный голос обер-фюрера. — Пей.

Дрожащей рукой Дановский взял стакан и, испуганно посмотрев на эсэсовца, выпил.

— О! А теперь — ешь, — улыбаясь, произнес фон Зейдлиц и выпил сам.

Дановский жадно накинулся на ветчину. Все эти долгие дни, пока прятался в лесу, боясь показаться на глаза тем, кому изменил, и тем, кому сейчас верно служил, он ничего не ел и теперь кусок за куском глотал вкусное душистое мясо, боясь, что все это: я бутылка коньяку, и стакан, и тарелка, и приветливый голос обер-фюрера — все это исчезнет, развеется, а останется только боль во всем теле, нестерпимый голод да пропахший кровью каменный подвал...

Он поднял голову только тогда, когда тарелка опустела. Виновато посмотрел на шефа и сразу же опустил глаза, испугавшись, что этот страшный человек снова разгневается и отдаст команду: «В подвал!»

Но обер-фюрер не разгневался.

— Ну, вот и чудесно! — похвалил он и, приняв со стола посуду, сказал: — А теперь — поговорим.

Дановский попытался встать, но эсэсовец легким движением руки остановил его и, словно о чем-то необыкновенно приятном, сообщил:

— Я решил тебя повесить, господин лейтенант.

Красное от коньяка лицо Дановского мгновенно стало серым, будто на него лег толстый слой пепла. Зейдлиц бросил на лейтенанта быстрый взгляд. Чуть заметно улыбнулся пухлыми сочными губами и неторопливо закурил сигарету.

— Г-господин обер-фюрер! Г-господин обер-фюрер! — задыхаясь, воскликнул Дановский, сползая с кресла, но эсэсовец снова остановил его и строго проговорил:

— Сидите и слушайте. Я не кончил.

Он открыл сейф, покопался в бумагах и, протянув Дановскому засаленный советский паспорт, спросил: