Грозное лето
Шрифт:
Орановского возмутило это своеволие. «А вы зарвались, борода, и не скрываете этого. Или лавры начальника штаба не дают вам покоя, что вы все больше пытаетесь решать за моей спиной? Ну, ваше превосходительство, я все же поставлю вас на место», — подумал он и сказал, не скрывая, что делает выговор:
— Главнокомандующий вернул сию бумажку ее автору. Разве этим не предопределено, чего она стоит, генерал Леонтьев? И, насколько я понимаю, я не выражал желания, чтобы штаб загромождался случайными бумагами, коих у ваших оперативных работников и без того вполне достаточно.
Леонтьев
— Ваше превосходительство, я нахожусь в кабинете главнокомандующего, а не в вашем и говорю сообразно с тем, что полагаю за должное сказать. Благоволите не мешать мне…
Орановский поднял руки и фамильярно бросил:
— Пардон, я весь — к вашим услугам.
Леонтьев, пригладив большую бороду и ежик седых волос и помолчав немного, как бы собираясь с мыслями, посмотрел на дверь, за которой только что скрылся Орлов, словно хотел вернуть его, и сказал медленно, но уверенно:
— Яков Григорьевич, мы идем к неприятностям, коих последствия трудно и предвидеть, а именно: если фон Белов атакует Благовещенского и собьет его с занимаемых им позиций у Бишофсбурга, правый фланг второй армии окажется оголенным. Полагаю за настоятельнейшую необходимость, пользуясь тем, что его высочество будет у нас, категорически попросить верховного незамедлительно вернуть Самсонову второй корпус Шейдемана. Ренненкампф приклеил Шейдемана к Летцену и не решится двинуть его на помощь Благовещенскому. Я не знаю мнения начальника штаба, — посмотрел он на Орановского косо, неуверенно, — но я осмелюсь сказать вам…
— Я сам могу сказать свое мнение, генерал Леонтьев, — грубо прервал его Орановский и, подойдя к карте, что висела в стороне от стола Жилинского, продолжал: — Я могу сказать следующее, Яков Григорьевич: корпус на корпус будет у Благовещенского, если фон Белов вздумает сойти с ума и атаковать его, будучи наполовину ослабленным после Гумбинена. Кроме того, у Благовещенского имеется четвертая кавдивизия Толпыго, да еще кавдивизия Гурко из первой армии, которая может в два перехода настигнуть Белова, если даже Шейдеман станет топтаться возле Летцена. Короче говоря: я не вижу опасности для правого фланга Самсонова. И Самсонов был уверен в своем правом крыле и намеревался перенести штаб армии в Ортельсбург. Чего испугался генерал Леонтьев, я не знаю.
— Я испугался того, что мы ничего не знаем о противнике, — ответил Леонтьев и прошелся взад-вперед возле стола Жилинского, поглаживая роскошную черную бороду, и неожиданно сказал: — Я всегда поддерживал генерала Ренненкампфа. Сегодня я говорю: лжец он и непорядочный человек. Всех обманывает, и себя тоже. Не знает он, где противник, не наступает, не преследует его. Это может плохо кончиться для него самого и для всех нас, ваши превосходительства. Я в этом убежден…
Жилинский думал: уж если такой человек, как Леонтьев, так говорит о бывшем своем сослуживце, Ренненкампфе, что же может сказать он, главнокомандующий фронтом?
В кабинет быстро вошел дежурный офицер и сказал:
— Ваше высокопревосходительство, на прямом проводе генерал Ренненкампф.
Жилинский неторопливо покрутил маленькую никелированную ручку полевого телефонного аппарата, поднял трубку и произнес низким голосом:
— Генерал
Ренненкампф кричал в трубку:
— Полковник Буссе встретил огнем наших парламентеров, полковника Булюбаша и поручика Грюнберга со штаб-горнистом, направившихся в крепость с белым флагом, ранил их и захватил в плен, а после прислал к полковнику Кондратьеву обер-лейтенанта с извинениями за обстрел наших парламентеров, обещая отпустить их, как только они поправятся. По поводу же сдачи крепости сказал, что русские могут получить крепость только в виде кучи развалин. Вот как Буссе намерен сдаться нам.
Жилинский более спокойно сказал:
— За обстрел наших парламентеров произведите бомбардирование крепости и потребуйте незамедлительного освобождения раненых парламентеров. А Шейдеману прикажите идти в тыл крепости, на Растенбург, на соединение с правым флангом второй армии в районе Бишофсбурга, в видах последующего выхода к правому флангу тринадцатого корпуса Клюева. Конному корпусу же хана Нахичеванского прикажите форсированным маршем идти в направлении Алленштейна. Чтобы противник не воспользовался железными дорогами и не погрузился в эшелоны ранее, чем вы не замкнете его с Самсоновым в кольцо. Предупреждаю: если ваши левофланговые четвертый и второй корпуса будут идти по пять верст за переход, их командиры будут уволены со своих должностей. И этим штаб фронта не ограничится. Все. Исполняйте.
Он положил трубку на место, дал отбой и задумчиво потер лоб тонкими белыми пальцами.
Орановский стоял, как аршин проглотивший, моргая выпуклыми серыми глазами и вопросительно посматривая на Леонтьева, как бы спрашивая: «Вы слышали? Вы все слышали? Непостижимо!», но Леонтьев ходил по кабинету и никак не мог оставить в покое свою бороду-лопату и думал, думал: что же это его бывший патрон, Ренненкампф, делает? Кончил войну и решил посмотреть, что будет делать Самсонов? Но это же — преступление!
Жилинский помолчал немного и мрачно сказал:
— Пишите, генерал Орановский…
Где-то поблизости раздалось горластое и полное беззаботности ко всему сущему пение петуха.
Жилинский обернулся к раскрытому окну, прислушался и хотел закрыть его, но раздумал и махнул рукой.
И стал диктовать приказ.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ