Грозовое ущелье
Шрифт:
«Только бы не упустить момента, не дать гитлеровцам ворваться на площадку», — думал военврач, вслушиваясь в звуки артналета, стараясь определить, что творилось на дороге. И вдруг все смолкло. Несколько бойцов бросилось наружу.
— Назад! — закричал на них Оскольцев. — Назад! Сейчас снова откроют огонь.
Однако двое красноармейцев уже выбежали из каменоломни и тотчас упали, срезанные осколками. Егеря, выдержав паузу, продолжали артобстрел. Лаптев подполз к упавшим. Один был убит, другой ранен в ногу. Втащив красноармейца в каменоломню, военврач наложил жгут
— Вот теперь можно и вперед, — сказал сержант.
Лаптеву показалось, что Оскольцев перекрестился.
— Вам лучше, товарищ военврач, остаться здесь.
— Нет, — берясь за ремень автомата, ответил Лаптев. — Пошли, товарищи.
Бежали, огибая воронки и нагромождения камней, судорожными глотками вдыхая насыщенный влагой воздух. Мягкий рыхлый снег гирями нависал на кирзовых сапогах и тяжелых кованых ботинках. В крике застыл широко раскрытый рот сержанта Оскольцева. Лаптев не слышал, что он кричал, да и вряд ли кто другой мог разобрать это, но все были охвачены единым порывом: успеть добежать, опередить атаку егерей. На подходе к оборонительному рубежу длинные пулеметные трассы положили бойцов на землю. Пули со свистом прошли над головами, никого, впрочем, не задев. Оскольцев приподнял голову, махнул рукой.
До укреплений добрались ползком. И вовремя. Одна из штурмовых групп егерей, карабкаясь по заснеженному склону, уже вплотную подошла к укреплениям. Ее смяли короткими очередями, сбили прикладами. На Лаптева наскочил широкоплечий, тонкий в поясе егерь. На его головном уборе белел, похожий на ромашку, цветок эдельвейс. Немец занес над Лаптевым нож, но тот, отклонившись в сторону, ударил стрелка стволом автомата в солнечное сплетение. Гитлеровец согнулся и покатился вниз. Зная, что уставшим, ослабленным бойцам не выдержать рукопашного боя с подходившими другими группами егерей, Лаптев отвел разгоряченных красноармейцев за укрепления. На помощь им бежали моряки старшины Буряка.
Вторую цепь наступавших срезали пулеметным и автоматным огнем. Огненные трассы пересекались, словно шелковые нити на ткацком станке. Однако егеря продолжали атаковать горстку измученных, израненных бойцов. Даже не попадая, пули неприятеля наносили серьезный ущерб. Они высекали из камней тысячи острых осколков, которые кровавили лица, калечили пальцы, слепили глаза. Только тогда, когда пулеметчики по команде Лаптева поднялись на выступ и оттуда открыли по гитлеровцам точный огонь, егеря стали закапываться в снег.
Схватка длилась всего четверть часа, но это время показалось Лаптеву вечностью. Он как-то внезапно ослабел, у него закружилась голова. Боясь упасть, военврач опустился на камень. Вокруг него что-то говорили, махали руками, но все это проходило словно мимо сознания Бориса.
— Товарищ военврач, вы ранены? — крикнул ему Буряк.
Лаптев с трудом поднял голову.
— Я? Нет, кажется.
— У вас кровь.
Действительно, на правом рукаве шинели расплывалось темное пятно. Так вот почему кружилась голова.
— О, черт,
— А здорово вы того егеря саданули!
— Как-никак, а уроки штыкового боя проходил.
В это время раздался тревожный возглас:
— Сержанта Оскольцева убили!
Сержант лежал на камнях, лицом вверх. Пуля попала ему в голову. «Пятеро гавриков у меня», — вспомнил Лаптев свой разговор с Оскольцевым. «Как вот теперь сообщить жене о его смерти?»
Военврач снял фуражку, за ним — остальные бойцы.
— Ну вот, Буряк, осталось нас только двое генералов, — грустно сказал моряку Лаптев. — Теперь у нас с вами обязанности четкие: вы возвращаетесь назад засыпать эту проклятую дыру, а я остаюсь здесь.
— Снова полезут гитлерюги, — возразил моряк. — Не управитесь.
— Слишком близко залегли, поэтому артиллерию против нас побоятся применить — своих побьют. Я так думаю: егеря будут ждать темноты, чтобы сделать в нашу сторону проходы в снегу. Вот тогда, может, и позову вас с ребятами на помощь.
— Ясно, товарищ военврач.
— Вы что-то не договариваете?
— Кони борта повозок грызут. Последние полтора мешка овса осталось. Если затянется дело, — подохнут, на чем повезем тогда больных и раненых?
— Мочите ветки в снегу и парьте их над кострами. Отец мне рассказывал, что казахи таким кормом спасали своих лошадей.
— Попробуем.
Потери у егерей были большие. Лаптев насчитал более пятидесяти трупов. Они четко выделялись на снежном покрове. Но и отряд понес серьезный урон. Погибло девять бойцов, двенадцать было ранено. Похоронили погибших тут же, завалив тела камнями. Тяжелораненых военврач отправил с Буряком.
С гибелью Оскольцева Лаптев почувствовал себя словно осиротевшим. Этот человек умел незаметно делать самую хлопотливую и трудную работу. Буряк был нужен на засыпке взорванного участка дороги. Военврач сам решил остаться на оборонительном рубеже, хотя состояние раненых требовало его присутствия там, в укрытии. Но он был уверен в военфельдшере Петряевой, в ее распорядительности. Кроме нее возле раненых были еще две медсестры и трое стариков-санитаров.
— Ладно, Петр, — совсем не по-командирски сказал моряку Лаптев. — Возвращайтесь на свое место. Если со мной что случится, останетесь главным.
— Рука-то как? — участливо спросил Буряк.
— Ничего, обойдется.
Егеря закреплялись. До них было не более пятидесяти метров. Лаптев видел, как они, словно муравьи, строили свои укрепления, но ничего поделать не мог. Бросать в контратаку ослабевших бойцов было равно самоубийству, выкуривать гитлеровцев стрельбой не имело смысла — урон для врага небольшой, а боеприпасов уйдет много. Вся надежда была на людей Буряка, которые продолжали засыпать взорванный участок дороги. Для того, чтобы они справились с трудной работой, нужно было продержаться по крайней мере еще сутки.