Грязная история

Амблер Эрик

На четвертый день после Суэца мы ползли с черепашьей скоростью и, естественно, совсем погибали от жары. В машинном отделении температура поднялась до ста сорока градусов по Фаренгейту. Не намного прохладнее было и в столовой.

В тот день нам по радио сообщили, что в Адене бастуют докеры и для ремонта надо идти в Джибути, то есть во французское Сомали.

А вечером я допустил совершенно непростительную ошибку.

Это случилось по милости капитана Ван-Буннена. Неполадки на корабле, радиопереговоры с аденским агентом судовладельца, перспектива вставать на ремонт в иностранном доке — все это плюс адская жара оказалось

для капитана непосильным испытанием, и он вырубился на два часа раньше обычного.

В результате Гутар присоединился ко мне на палубе задолго до того, как настало время спать, и принес с собой на две трети полную бутылку капитанского джина. Меня он послал за стаканами, а затем мы долго пили джин и беседовали. Я еще до этого немного выпил, а из-за жары вдобавок почти ничего не ел. Ну и, естественно, не то чтобы напился, но слишком расслабился.

Некоторое время мы обсуждали перипетии этого долгого путешествия. Гутар не имел ничего против захода в Джибути, скорее, очень этого ждал. Он предполагал найти там кого-нибудь из старых армейских приятелей. Это напомнило Гутару о «славных деньках» в Индокитае и Алжире.

В разговорах на такие темы есть нечто дьявольски заразительное. Посадите рядом двух старых солдат, и, если один из них начнет вспоминать годы службы, вам не придется долго ждать, чтобы другой вступил с собственными байками. И эти истории будут длиться до бесконечности, перемешивая правду и вымысел, но никого это не волнует, пока выдумки не нарушают пределов разумного, а правда не кажется слишком невероятной.

Строго говоря, я, конечно, не отношусь к числу старых солдат, но благодаря отцу в какой-то мере чувствую себя таковым. Думаю, это вполне естественно; но с подобными вещами надо обращаться осторожно: они могут завести вас в западню. Если вы представляете себя кем-то другим и неосмотрительно даете волю воображению, то существует опасность слишком войти в роль. Чаще всего это обходится без последствий, но иногда может поставить вас в чертовски неприятное положение.

Все началось с одной моей фразы.

Гутар рассуждал о том, насколько по-разному ведут себя люди в сражении. Потом рассказал об одном офицере, под началом у которого служил. Тот во всем строго придерживался устава и был образцом твердости и совершенства, пока впервые не угодил под огонь, где выказал себя полным ничтожеством. Поскольку историю эту рассказывал Гутар, естественно, именно ему пришлось занять место растерявшегося офицера, взять на себя командование и спасти всех и вся. А того офицера после боя перевели в связную роту.

— Мне знаком такой тип вояк, — кивнул я, — чуть что — мигом в штаны наложат.

Я только повторил слова отца. Он часто отзывался так о старших офицерах. В переводе на французский это звучало довольно смешно.

Гутар расхохотался и попросил меня повторить фразу. Я объяснил ее происхождение.

— Ваш отец был британским офицером? — с любопытством спросил он.

— Да, я так называемая «казарменная крыса».

Мне пришлось растолковать и это выражение: на армейском жаргоне так называли детей солдат, родившихся в казармах и в военных городках.

На этом бы мне и остановиться, но Гутар с таким интересом слушал, что меня понесло.

— Солдатская служба у меня в крови, — небрежно бросил я и для пущей убедительности привел одну из отцовских аксиом: — «Если человек вышел на плац с надраенным ружьем, нечего

спрашивать, вымыл ли он задницу».

Это объяснить было потруднее, но в конце концов мне это удалось: «Прежде всего делай самое главное». Разумеется, Гутар не знал, что я всего-навсего цитирую своего отца, и думал, что я выражаю собственные мысли.

— И где вы служили? — поинтересовался он.

Мне бы держать ухо востро, но я витал в облаках.

— В Ливии, в Западной пустыне.

— В Восьмой армии?

— Мы дошли до самого Триполи.

Отчасти это было правдой. Я действительно служил в Восьмой армии гражданским переводчиком военного интендантства, закупавшего в Каире провизию. Если мои старания помешать проклятым египетским стервятникам черного рынка продавать гнилье офицерам ее королевского величества нельзя назвать службой в Восьмой армии, то слова вообще лишены смысла. Меня дважды лично благодарил унтер-офицер. Но ничего такого не приходило на память во время разговора с Гутаром. Боюсь, я вообще ни о чем не думал, а лишь парил на крыльях мечты.

— В каком звании?

— Лейтенантом.

— А род войск?

— Разведка. Я ведь говорю по-арабски.

— Ах да, конечно!

— Правда, за все время ни разу не выстрелил.

— Неужели?

— Да. А вот в меня стреляли.

Гутар усмехнулся:

— Были ранены?

— Ни царапинки! — Я тоже оскалил зубы. — Если не считать сломанной лодыжки.

— Ну да? Как это вы умудрились?

— Как-то раз мы ходили в разведочный рейд далеко в пустыню. Один из летчиков люфтваффе заметил нас и пытался расстрелять. Я решил малость посидеть под джипом, пока не закончится представление, но поторопился и не лучшим образом спрыгнул.

В такого рода разговорах принято выказывать сдержанность и уметь вовремя остановиться: вы должны как бы намекнуть собеседнику, что не сомневаетесь в его способности поведать не менее захватывающую историю.

Гутар засмеялся, как я и ожидал. На самом деле я просто слышал, как в 1941 году эту историю рассказывал в кофейне Гелиополиса один капрал, стрелок из нортумберлендского полка.

После этого вещал в основном Гутар. Мне оставалось только время от времени вставлять подходящие замечания, дабы выразить, как я восхищен его решительностью и отвагой. Это было нетрудно. Может, у меня и не много военного опыта, но кое-что об армейской службе и о солдатах мне известно. Я умею точно определить, когда человек несет околесицу или врет. Так вот: Гутар говорил правду. Часть историй, которые он мне рассказал, — в частности, о том, что он сделал с алжирскими пленными, — вызвали бы у меня тошноту, не выпей я столько джина. А так я даже похохатывал. Правда, в основном потому, что боялся не смеяться. Я уже как-то упоминал, что с самого начала боялся Гутара. Иначе не стал бы притворяться. Вот почему весь этот мой треп был непростительно глупой ошибкой.

К несчастью, я убедил его, будто рассказывал о себе чистую правду. А имея дело с таким типом, как Гутар, нельзя было совершить более опасного промаха.

И окончательно укрепила его веру в мое славное армейское прошлое очередная неосмотрительная цитата из отцовских премудростей.

Француз продолжал делиться со мной воспоминаниями об индокитайской кампании и о каких-то немцах, бывших нацистах, с которыми свел знакомство в Иностранном легионе в правление Дьен-Бьен Фу, а потом и вовсе сдружился.