Грязные игры
Шрифт:
Он расковырял пачку сигарет, протянул Акопову. Тот лишь отмахнулся. Отошли от киоска, присели на бетонный парапет, ограждающий вход на станцию метро. Толмачев закурил. Синий дым встал столбиком в спокойном воздухе.
– Вообще-то здесь хорошо. Просторно. Не то что на Тишинке. Я там в прошлом году жил.
– А где?
– В Малом Тишинском переулке.
– Значит, это твою бывшую нору предлагал мне Абашкин!
– засмеялся Акопов.
– Я ж пока без квартиры. Ладно. Побегу. На электричку надо успеть.
Толмачев достал из
– Не успеешь. Отсюда до Ленинградского вокзала - минут сорок. А последняя электричка до Поваровки уходит через полчаса. Арифметика! Так что пошли ко мне. Пошли, пошли!
Акопов заколебался:
– Неудобно. Дома-то что скажут?
– А кому говорить?
И они двинулись от станции через двор, потом через пустырь, по широким натоптанным тропкам в зарослях пижмы, шапки которой еще желтели в надвигающихся сумерках. Здоровенный черный ньюфаундленд подбежал к Акопову, обнюхал и побежал в траву, где прилег грузный мужчина в летах, неухоженный, с трехдневной щетиной на щеках.
– Это Нюшка, симпатичная псина, - представил собаку Толмачев.
– На шестом этаже живет.
А это Глорий Георгиевич Пронин. Писатель.
– Хозяин?
– Нет, Нюшкин приятель.
Пронин приветственно помахал рукою, пребывая в позе римского патриция в бане.
– Присоединяйтесь, - сказал писатель из травы.
– Пока есть к чему.
– И продемонстрировал початую бутылку вина.
Толмачев отмахнулся.
– А почему на метро катаешься?
– полюбопытствовал Акопов.
– Разве тебе не полагается разгонная машина?
– Полагается, но у меня же своя есть, да вот колодки начало клинить. А заняться некогда.
– Так сообщи в техотдел! И срок дай - три часа.
На колодки более чем достаточно.
– Ты не понял, - вздохнул Толмачев.
– Машина моя. Личная.
– Ну, ты даешь! А если тебе в метро ноги оторвут? Это по какой статье расходов пойдет? По личной или государственной? Еще один большевик на мою голову...
У самого дома их настиг ровный тяжелый гул.
– А говоришь - тихо тут, - сказал Акопов.
– Иногда гудят. Грунт возят. Достраивают метродепо.
– Это не грунт возят, - сказал Акопов, прислушиваясь.
– По-моему, это броня идет.
Они побежали от подъезда к углу дома по заросшему бурьяном газону. Зрелище, открывшееся им, потрясало. Широкой улицей Мусы Джалиля, мимо липовых аллей, мимо скверов, забитых легковушками и собаками, стремительно шла колонна боевых машин пехоты, раскрашенных под лягушачью кожу. Из плоских башен торчали зачехленные стволы.
В такт движению покачивались антенные штыри.
Облачка выхлопов скручивались в сизую ленту, которая висела над пустынной дорогой в теплом воздухе позднего вечера.
– Неужели опоздали?
– пробормотал Акопов.
27
"Политическая борьба в России достигла критической точки. Фаза сопротивления исчерпала себя, потому традиционная оппозиция (лишь эмоциональная, лишь
Период сопротивления закончился, начинается период национального восстания".
Программа национал-большевистской партии.
2 мая 1993г.
"Разваливаются не только объединения и части, но уже и виды Вооруженных Сил. Флота, по сути дела, у России практически нет. Ракетные войска крайне непропорционально сокращаются. Авиация и ПВО катастрофически теряют квалификацию...
Зато генералов в Российской Армии стало значительно больше, чем их было в Советских Вооруженных Силах".
С. Турченко.
"Мы стоим по грудь в трясине".
"Советская Россия",
1993, 17 июня.
Генерал задерживался. В присутственные дни он обычно приходил ровно кдевяти. На сей раз Толмачев успел разложить заметки надень, поработать с компьютером и даже перехватить в буфете кофе с рогаликом. Подумав, он взял еще чашечку, потому что чувствовал себя неважно. Не выспался - почти всю ночь вспоминали с Акоповым жизнь, в которой оказалось немало пересечений и общих знакомых.
А когда дело коснулось Сурханабада, решили выпить, ибо в той прошлогодней истории оба чудом остались живы.
Акопов позвонил в одиннадцатом часу.
– Шеф на месте? Странно... Передай ему, что заболел Савченко. Пусть даст команду поискать замену. Ты-то сам как? Головка не бо-бо?
– Кофейком отбиваюсь, - засмеялся Толмачев.
– А кто такой Савченко?
– Из моей новой команды. Хороший исполнитель. Жалко, что свалился с температурой. Представляешь, у мужика ангина! В сорок-то лет...
– Исполнитель? А что он исполняет?
– Русские народные песни. Ну и дремучий ты, брат! Узнал что-нибудь о вчерашней броне?
– Пока нет. Не у кого.
– Значит, не забудь! Савченко.
Едва он положил трубку, заявился Савостьянов.
Толмачев захлопал глазами - он впервые видел генерала в таком наряде. Даже пальцами пощелкал, пытаясь поточнее определить - в каком. И нашел единственное определение - в непотребном... Поношенная форма с погонами подполковника и с эмблемами инженерных войск. Очки в хлипкой металлической оправе. Сбившийся набок форменный галстук. Растоптанные туфли. Этакий затруханный саперишка, высидевший перед пенсией на складе две звезды без всякой надежды на третью.
– Здорово, помощничек, - сказал генерал.
– Как тут, на хозяйстве? Что, язык проглотил?
– Просто у вас, Юрий Петрович, не совсем обычный вид.
– В кошкин дом ездил, - отмахнулся Савостьянов.
Так он, неизвестно почему, называл Министерство обороны.
– Светиться в штатском там глупо, а генералов и без меня хватает. Через пять минут заходи. Пошепчемся.
Ровно через пять минут Толмачев вошел в кабинет Савостьянова. Генерал уже переоделся. Голубые джинсы, пестрая гавайка и золотая цепь на шее. Стареющий гшейбой. Усы у него торчали воинственно, а карие глазки светились задором.