Гувернантка из Лидброк-Гроув

Воронина Виктория

Будучи ребенком, я не очень хорошо понимала, что мой статус и общественное положение жены моего отца очень сильно изменились после смерти папы, но мачеха понимала это очень хорошо. Джейн Берн, основательно позаботилась о своем будущем, но вот для меня она мало что могла сделать.

Будучи женщиной весьма здравомыслящей, Джейн Берн без колебаний приняла брачное предложение вдового стряпчего, живущего неподалеку от нас по соседству. Ему срочно требовалась жена для воспитания трех его несовершеннолетних детей, и он был готов жениться на вдове джентльмена, которую хорошо знал. Казалось, Джейн на роду было написано становиться супругой вдовцов и отцов-одиночек, которым нужна была не она сама, а ее услуги. Разумеется, такое супружество по

расчету не могло раскрыть всех богатых свойств ее натуры и пробудить ее сердце для любви. Но новый брак давал ей прочную крышу над головой и обеспеченное будущее. Мое же будущее оказалось покрыто мраком полной неизвестности.

Помолвка моей мачехи с мистером Чарьзом Мюрреем состоялась через несколько дней после похорон моего отца. Их венчание должно было состояться в день приезда Джейн в дом жениха скромно и с целью экономии без гостей. Недавняя вдова моего отца и нынешняя невеста Чарльза Мюррея доживала последние часы в поместье Линнов в атмосфере приготовления к новой жизни. Она активно собирала свои вещи и переписывалась со знакомыми, продолжающими посылать ей письма с соболезнованиями. Обо мне мачеха вспомнила только перед днем своего отъезда из Хайгейт-Хауса и послала за мной свою горничную Ханну для последнего разговора.

С робостью нелюбимого ребенка я вошла в бывший кабинет отца и нерешительно остановилась на пороге. Джейн писала очередное письмо, сидя за секретером, и она, не желая прерывать своего занятия, коротко велела мне:

– Эмма, сядь где-нибудь пока я не закончу.

Я села на низкую скамейку, обитую китайским шелком возле горящего камина и, от нечего делать стала разглядывать окружающие меня предметы. Мне редко приходилось бывать в этом кабинете, и я принялась с таким же любопытством рассматривать его, как если бы попала в комнату чужого дома.

Кабинет был наполнен уютом и обставлен со вкусом. Светлое окно с преградой в виде пурпурных бархатных занавесей надежно защищало его от осенней непогоды; большой обюссонский ковер приятно ласкал взгляд и грел ноги. Золотые корешки книг таинственно поблескивали при свете свечей в высоком шкафу, мягкие кресла приглашали посетителей кабинета сесть в них. Над ореховым секретером красовался овальный портрет моей матери – красивой брюнетки с изящной белой шеей и нежными улыбчивыми глазами. Джейн Берн хотела снять его со стены кабинета вскоре после своего приезда в поместье Хайгейт-Хаус, но мой отец кротко возразил ей, что он будет рад выполнить любую ее просьбу, но только не эту. И мне казалось, этот отказ не лучшим образом повлиял на их супружеские отношения. Портрет постоянно напоминал мачехе, что у нее была счастливая предшественница, которая в отличие от нее завладела сердцем ее мужа, и это обусловило ее неласковость в кругу нашей семьи.

После скоропостижной смерти отца мачехе уже стало не до того, чтобы обращать внимание на висящие на стенах картины, и я была очень рада тому, что изображение моей любимой матушки осталось на месте. Она словно молчаливо подбадривала меня своим любящим взглядом в эти трудные для меня минуты уединения с Джейн Берн, и мне стало легче на душе, когда я бросила на нее первый взгляд.

Я загляделась на нее, затем посмотрела на мачеху, продолжавшую писать письмо, и невольно сравнила их. Конечно, моя матушка была гораздо красивее невзрачной Джейн Берн, у которой были хороши только ее пышные золотистые волосы, но все же она привлекала к себе сердца людей, не внешней красотой, а выражением безграничной доброты и нежности. Будь Джейн не строгой и замкнутой, а такой же ласковой и нежной как она, отец полюбил бы ее – в этом у меня не было сомнений. Мой отец был на редкость открытым и добросердечным человеком, и он всегда испытывал нескрываемую симпатию к приветливым людям. У губ мачехи залегли скорбные складки и я, несмотря на свое малолетство, хорошо понимала ее печаль. Нерадостно из хозяйки богатого поместья стать супругой стареющего брюзгливого стряпчего со скромными доходами, имеющего

к тому же неотесанных шумных детей, плохо поддающихся родительскому внушению.

Как только у меня мелькнула эта мысль, Джейн закончила писать письмо и позвала меня:

– Эмма, подойди ко мне!

Я встала и приблизилась к ней.

– Эмма, должна сообщить тебе огорчительную новость. Твой отец ничего тебе не оставил, решительно ничего. После него остались только долги, -которые будут покрыты после продажи его личных вещей, - со вздохом сказала мне мачеха. – Я написала всем твоим родственникам, о которых узнала после знакомства с архивом твоего отца о твоей плачевной участи, включая тетушку твоей матери, но никто из них не соизволил мне даже ответить, не говоря уже о том, чтобы взять тебя под свою опеку.

– А мой дедушка Семюэль Уилсон? Он тоже не ответил? – быстро спросила я, поскольку надеялась, что суровый отец моей матери все же сжалится надо мной и не оставит без своего попечения.

– Мистер Уилсон тоже не прислал письма, - жестко ответила Джейн Берн. – Сама я тоже не могу позаботиться о тебе и завтра, когда я уеду из поместья Хайгейт-Холл, порвется последняя нить, связывающая нас. Мы уже чужие друг другу, но своему христианскому милосердию я продолжаю проявлять о тебе заботу и потому дам тебе совет. Постарайся угодить новым владельцам Хайгейт-Хауса при встрече и снискать их расположение.. Как сложится твоя судьба, целиком зависит от них. Это все, что я хотела сказать тебе, можешь идти в свою комнату. Мне нужно завершить последние приготовления к своему отъезду.

Я тихо попрощалась с нею и направилась к выходу. Слова мачехи внушили мне все возрастающую тревогу за свое будущее, и я не видела ни одного друга, ни одного родного человека, который бы разорвал горестный круг моего одиночества. Впервые я ощущала себя брошенным, никому не нужным котенком и мое сердце сжалось от этого нового горя. Оставалось надеяться только на то, что дальние родственники моего отца окажутся добрыми людьми и Хайгейт-Хаус по-прежнему будет для меня родным домом.

» Глава 3

Джейн Берн уехала из поместья рано, до восхода солнца. Об этом мне сказала няня Мэг после моего пробуждения. Мачеха не захотела увидеться со мной на прощание и ее холодное безразличие меня очень огорчило. Пусть между нами никогда не было душевной привязанности, но все же она была одной из тех ниточек, которые связывали меня со счастливым прошлым. К тому же, я была еще ребенком, нуждающимся в постоянной заботе. Если взрослым постоянно нужна поддержка окружающих и внимание, то дети нуждаются в них вдвойне.

И я осталась в доме совсем одна со слугами. Обитатели дома преисполнились волнением ожидания приезда новых хозяев, и невольно желали предстать перед ними в своем самом лучшем виде. По указу предусмотрительного дворецкого Бернарда Бина вся прислуга занялась уборкой. Лакеи выбивали тяжелые ковры, служанки мыли в комнатах, вытирали пыль на каминных полках и натирали полы воском. Суматоха продолжалась три дня, и усердные слуги успели завершить свое дело до приезда господ. На четвертый день в конце аллеи показались две быстро едущие дорожные кареты. Погода выдалась хорошей, и ничто не мешало быстроте едущих экипажей. Из окна своей спальни я увидела, как они остановились возле парадного подъезда и хорошо вышколенный форейтор открыл дверцу первой из них. Первым из них проворно выскочил восьмилетний мальчик в новой шерстяной куртке, за ним важно сошли на землю его родители – четвероюродный брат моего отца Уильям Линн и его супруга Кэролайн. На них были костюмы, пошитые лучшими лондонскими портными, на голове леди красовалась изящная синяя шляпка со страусовыми перьями белого цвета, придающие им в высшей степени представительный и респектабельный вид.